Почти замужняя женщина к середине ночи
Шрифт:
– А ты чего, трахаться сегодня собираешься? – снова удивился Илюха.
– А почему бы и нет? – развел руками Инфант. – Захочу, буду трахаться, захочу, не буду!
– Позволь мне предположить, – деликатно, давясь собственным смехом, заметил Илюха, – что сегодня ты трахаться скорее всего не захочешь. И как результат – не будешь.
– Кто знает? Кто знает? – развел я за Инфанта руками.
И действительно, как показали дальнейшие события ночи, заранее предположить, будет ли Инфант трахаться или не будет, – на
Мы снова помолчали, снова покрутили головами, осматривая колышущийся людской песенный организм. Кто-то, кого мы знали, подходил и здоровался, кто-то заговаривал, кто-то просто обменивался взглядом, но выходило так, что ко всему происходящему мы становились все более и более непричастны. А значит, пора было отваливать.
– Пора отваливать, – сказал Илюха. – Поздно чего-то.
И мы все с тоской посмотрели на заскорузлый наш портфель, который хоть и полегчал существенно, но до конца совсем еще не опустел.
Все ведь знают, как это тоскливо – отваливать, когда еще ничего не закончено, когда еще не отцвело, когда полно сил и когда знаешь, что портфель совсем не пуст. К тому же и не так уже поздно.
Ведь кажется, что уйдешь и что-то пропустишь, что-то не случится, что-то пройдет мимо. И вот проснешься утром, и будет грустно от неслучившегося, и надо будет все создавать заново – и вечер, и настроение, и беспечность. А зачем создавать, когда все это уже есть прямо сейчас? Когда уже все создано. И как обидно, вот так, самому, все это упустить, своими руками порушить.
Мы шли уже по Покровке, и каждый из нас перебирал вслух и про себя: ну куда, куда бы сейчас заклубиться? Ну неужели в этом городе, в этом большом, бесконечном городе нету места, нету кухни, нету огонька в ночи, где бы нам оказались рады? Ну не нам, так нашему портфелю?
Мы так и перебирали поочередно, но то ли ехать было далеко, то ли сомнение гложило – примут ли, то ли самим как-то не хотелось. Метро уже светило неяркой буквой «М», мы даже уже замедлили шаг, чтобы выиграть время, чтобы обмануть его, подлое, и упрятать в тугой холщовый мешок, и закрутить конец узлом. Пусть потрепыхается там чуток.
И тут вдруг Илюха произнес одновременно неожиданное и спасительное: «Пусик».
– Пусик, конечно же, Пусик, – с облегчением подтвердил я.
Тут я должен напомнить, что Инфант не всегда членораздельничал на подобие какого-нибудь таитянского шамана, заговаривающего падеж мелкого рогатого скота. Хоть и редкой порой, но отростки мыслей все же кустисто выбивались наружу, на поверхность, так сказать, к свету. Такое, например, случалось, когда он пытался упорно от чего-то отказаться. Упорно, а иногда и буйно.
Вот и сейчас, заслышав про Пусика, он набычился всей свой грудью и отчаянно запротестовал. Но кто его спрашивал? Решение было принято, и мы свернули с освещенной
Инфант же продолжал по дороге бесперебойно бормотать, что, мол, у Пусика обычно скучно бывает и нехватка продуктов и что вообще дело уже к ночи движется. А когда понял, что увещевания не действуют, сменил тактику, перейдя на шантаж и угрозы, и все повторял, устрашающе потряхивая волосатой своей башкой:
– Я к тебе, БелоБородов, завтра стадо приволоку, – говорил он, не уточняя, впрочем, стадо конкретно кого.
Илюха угрозы, видимо, от частоты ее повторения стал опасаться и попытался сгладить, применив к Инфанту уговоры и даже ласку.
– Мы ж не к тебе, а к Пусику, – объяснил он толково. И, всматриваясь внимательно в Инфанта, добавил: – Ты ж не Пусик. К тому же мы и не стадо совсем, – прибавил он обидчиво. – Нас всего трое, да и то с учетом тебя самого.
А потом он оборачивался ко мне за подтверждением, и я подтверждал:
– Какое же мы стадо? От нас вообще никакого вреда. У нас и копыт нет, и не вытопчем мы ничего.
Хотя вообще-то я мог ничего не говорить, я тащил портфель, который хоть и значительно полегчал, но все равно был кургузый и закостеневший.
Знаете, есть люди жесткие, которые как гнут свою линию, так и гнут. А есть – которые с душой. Вот и старикан БелоБородов оказался с душой, и он тут же Инфанта пожалел, хотя никто и не просил.
– Инфантик, – сказал он, замиряясь. – Инфантик, мы ж не злодеи какие. Мы Пусика обижать не будем, мы только выпьем немного винца, ну, если она нас чайком угостит, то и чайку. И все, и больше ничего, и уйдем. Нам ведь теплоты хочется, и домашнего уюта, и обоев на стене, и тараканов на кухне. Они ведь как раз уют и создают.
Голос его был пропитан искренностью, он даже обнял доверительно Инфанта за плечи. И так они и пилили по темному весеннему переулку, освещенному только желтеющими окнами безразличных полинявших домов, дразнящими окнами чужой, недоступной нам жизни, недоступного, но такого желанного уюта. Так они и шли, как вообще-то в современном мире мужикам ходить не полагается, потому как подумают про них какую-нибудь напраслину.
Но тогда современный мир уже в основном посапывал, предвидя завтрашнее субботнее утро. И нас, спешащих к теплу, он тогда не отвлекал.
– Тараканы уюта не создают, – пробовал пререкаться Инфант. Но он уже тоже заметно размяк от искреннего дружеского участия.
– Создают, создают, – беззлобно настаивал Илюха и, требуя подтверждения, снова обращался ко мне: – Розик, создают тараканы уют?
«Смотря где ползают», – хотел было ответить я, но промолчал. Обидно мне было: почему это я должен всю дорогу портфель этот переть? Ты у меня портфельчик перехвати, я тогда про тараканов абстрактно порассуждаю.