Почти замужняя женщина к середине ночи
Шрифт:
И Серега согласился и откликнулся оттуда примирительно, что, мол, конечно, проводи. Гости-то, кстати, неожиданно вполне приличными мужиками оказались.
Так мы и вышли на лестничную площадку, и Пусик с нами. Но и напряженка тоже не дура, небось, за нами резво так в открытую дверь прошмыгнула и тут же распласталась тонким вязким слоем по затоптанной, плохо вымытой поверхности. Потому и стояли мы, и молчали, ощущая ее сковывающее присутствие, поджидая ползущего откуда-то снизу лифта.
Но вот лифт подошел, и хлопнул пустынной выемкой шахты, и растворил свои тусклые двери, пропуская нас внутрь, и Пусик вошла тоже. А я подумал
И снова вздохнули мы свободно, выйдя из лифта на первом этаже, а потом из подъезда на продрог весеннего, уже совсем ночного города. И было тихо во дворе, и теперь почему-то сам двор показался нам уютным и милым. Хотя не было в нем ни стен с обоями, ни стола со скатертью в цветочек, ни еще недавно желанных тараканов.
Глава 12
Пятнадцать минут до кульминации
Так бывает, сидишь иногда где-нибудь и думаешь: как же хорошо все же – и люди вокруг приятные, и комната приятно прокурена и пропита. Не так чтобы до помутнения легких прокурена и не до воспаления печени пропита, а наоборот – приятно и пропита, и прокурена. И разговор вроде бы клеится, и девушки рядом возбужденными щечками пунцовеют, и чего не остаться? Ну если не остаться, то не задержаться-то отчего?
Но нет, что-то тянет, и выходишь на улицу, в ночь, в воздух этот, в огни города, в городе же и отраженные. А небо и звезды, и прочая ночная атрибутика – все это как-то вдруг пронзит свежестью и началом, в котором продолжение неизвестно, и его еще надо прожить, продолжение это. И вдруг как-то независимо свободно и шально делается на душе, и из души по всему телу, по всем его членам чувство легкое растекается.
А еще хорошо, потому что не ждет тебя никто, и не к кому тебе спешить, и не перед кем отчитываться – что да как, и внутренняя твоя свобода вдруг накладывается на свободу внешнюю, и выстреливают они резонансом в самом нутре твоем. И легко вдруг, воздушно легко становится. Легко, как этому воздуху, как этому небу, как этим огням, которым ты только и принадлежишь.
Это вообще божественное, и как все божественное, редкое состояние – состояние легкости, когда везение и удача следуют за тобой на поводке, потому что спутники они твоей легкости. Ты даже обнаглел настолько, что не боишься их дразнить и куражишься над ними, так как знаешь, что некуда им от тебя деться, что зависят они от тебя и от легкости твоей зависят.
Потому что легкость обладает одним важным антиприродным свойством:
Чем больше ты ее расходуешь, тем больше ее у тебя остается.
Но вот если засомневался ты, если дрогнула рука или глаз моргнул, если поставил ты сам удачу под сомнение и отяжелился на мгновение, разочаровывается тогда легкость в тебе – на хрена ты ей, такой тяжелый, нужен, – и покидает она тебя, мало, что ли, других желающих. И ищи потом свищи, разыскивай, бей себя в грудь – они-то все вместе – и удача, и везение, и предводительница их легкость, они где-то там, в пространстве, и на свист твой, когда-то знакомый, больше не откликаются.
Я вообще с возрастом все больше идеалистом становлюсь. Я, например, заметил еще, что что-то в нашей жизни от игры детской,
Так и в жизни, упрощенно думаю я, главное, заложить в лунки два самых главных шара – ЛЮБОВЬ и ДЕЛО, которым ты предназначен. И когда эти тяжелые, из чистого золота шарища в лунках своих покоятся, когда они сохранены в них, тогда и все другое, более мелкое, но тоже важное – деньги, удобство, и все прочее, коммунальное, – оно тоже как-то само по себе удобно располагается. И само по себе нужные лунки находит.
Вот тогда, может, легкость и вернется к тебе, милостивая. И все, что начал, не тяжестью труда и потливым пыхтением будет реализовываться, а естественной простотой удачи и везения.
И случится что-нибудь вдруг с тобой, что-то неожиданное и непредвиденное, что-то, что сам никак не ожидал, и появляются какие-то деньги, и потребности начинают вдруг как-то реализовываться. Видно, не бросают тебя все еще удача с везением, видно, по-прежнему ставят они на тебя в своем нелегальном тотализаторе, где крупье-легкость сама принимает ставки.
Так мы вчетвером и стояли во дворе, и надо было расходиться, ночь уже заполнила город своим раздобревшим, плотно осевшим меж домов телом.
– Может, ко мне? – не обращаясь ни к кому конкретно, проговорил Инфант.
Проговорить-то – проговорил, но приглашения в его вопросе не прозвучало. Законная констатация – да, была, Инфант жил, как я уже говорил, на какой-то Ямской-Тверской, туда даже пешком было минут двадцать, двадцать пять. Но констатация и приглашение – разные вещи.
– Не, – ответил на вопрос я, но вяло так ответил. – Поздно уже.
И все промолчали, а значит, согласились.
Впрочем, ночь только расцветала. И просила она нас, просто молила побыть с ней еще, остаться хотя бы ненадолго. Хотя бы на пять минут. Ну и уговорила, конечно. Действительно, чего не прогуляться, какая разница, в конце концов, откуда тачку ловить?
– Ладно, Пусик, давай, – сказал я, стараясь как можно мягче. – Не обижайся. Спасибо за гостеприимство.
И мы пошли, я и Илюха. А Инфант, как всегда, вроде бы сзади засеменил, мы из деликатности даже не оборачивались – чего человеку мешать думу свою тяжелую думать про женскую обидную непостоянность? Как надумает, так нагонит.
К тому же нам с Илюхой всегда было о чем поговорить, и много любопытных, поучительных тем попадалось нам по дороге. Которые либо начинались, либо продолжались, либо заканчивались все же лишь одной – женщинами.
Вот и тогда увлеклись мы общением и ушли в него, и погрузились с головой.
– Знаешь, стариканчик, – говорил Илюха. – Я тут чувствовать начал, что чего-то во мне изменилось за последнее время. Особенно на физиологическом уровне.
– Восстанавливаешься, что ли, дольше? – даже совсем не зловредно, а скорее по собственному печальному опыту предположил я.
– Чего, чего? – не понял он сперва. Но потом понял и тут же мое предположение на корню зарубил: – Да не, я о другом. Я скорее об отношении к… – он замялся, выбирая слово. – …К телкам, – наконец остановился он на одном, наиболее подходящем к его текущему ночному настроению.