Почти живые
Шрифт:
Гусеничная машина сбавляет ход, и открывается страшное зрелище. В кювете, с развороченным днищем, лежит грузовик. Стекла выбиты, кузов покорежен, клубится черный дым. Рядом, на обочине, валяются окровавленные тела людей. У Ольги все холодеет внутри, и она с ужасом узнает лица некоторых из них. Седобородый старик в пиджаке с орденскими планками смотрит в небо остекленевшими глазами. Недалеко от него, поджав к животу колени, словно пытаясь согреться, лежит на боку ее попутчица, с которой Ольга познакомилась в поезде.
Ольга не может сдержать крика и закрывает лицо руками. БМП останавливается. Детина в платке спрыгивает на землю, подбегает к офицеру с ввалившимися от усталости глазами. Они недолго разговаривают. Офицер размахивает руками, показывает на лес.
— Подорвался на управляемом фугасе, — говорит детина, поднявшись на броню. — Ни одного живого…
Ольга плачет и долго не может успокоиться. БМП несется по пыльной дороге туда, откуда надвигается темнота.
— За что? Почему так? — бормочет она и покусывает губы от бессильной злости.
Из пустых бочек выложен забор. Поверх него — мешки с песком. В стене из бетонных блоков чернеет амбразура. Оттуда прямо на Ольгу смотрит черный глаз пулеметного ствола.
— Здесь твоя разведрота! — кивает ей детина в платке и, прижав к губам микрофон, что-то неслышно говорит. Боевая машина ревет, выпускает облако дыма и трогается с места. Солдаты вскидывают вверх автоматы и машут ей руками.
Через минуту все стихает, и Ольге кажется, что она оглохла. Она стоит с сумкой на плече и смотрит на виднеющиеся за бочками пропыленные крыши палаток. Неужели они сейчас встретятся? Неужели Ольга сейчас прижмет свое лицо к его груди?
От охватившего волнения она не чувствует ног. Нет сил сделать хотя бы шаг.
— Не засыпайте, девушка! — кричит кто-то из амбразуры.
Она медленно проходит через узкую проходную. Солдат в каске и бронежилете листает ее паспорт.
— Идемте, я отведу вас к командиру! — говорит он.
Она идет за солдатом меж палаток и смотрит по сторонам. Мелькают фигуры вооруженных людей. В каждом бойце ей видится Сергей. Чем он сейчас занят? Отдыхает? Ужинает? Может, лежит на койке и читает?
Из палаток доносится смех. Кто-то бренчит на гитаре и негромко поет. Двое крепких парней, обмотав руки эластичными бинтами, боксируют. Парень в тельняшке сидит на скамейке и вдевает нитку в иголку. Он провожает Ольгу таким взглядом, словно хорошо знает, кто она и кого здесь ищет.
Они сворачивают и подходят к фанерному вагончику. На ступеньках сидит худощавый молодой мужчина и протирает ветошью промасленные детали автомата. Он в шлепанцах и спортивных брюках. Обнаженный торс отливает бронзой. На шее висит серебряный крестик. Это и есть командир. Минуту он рассматривает Ольгу, а затем его интерес к ней угасает. Ударом ладони загоняет на место крышку и передергивает затвор.
— Что вам надо? — не слишком любезно спрашивает он.
Она отвечает, что приехала к сержанту Рябцеву.
Командир нажимает на спусковой крючок и ставит автомат на предохранитель.
— Разведчики уехали сегодня утром, — равнодушно отвечает командир и кладет автомат на колени.
— Как уехали? — едва слышно говорит она.
— Как обычно. Колонной.
— Куда?
— На кудыкину гору, — отвечает командир и поднимается, словно хочет сказать, что разговор окончен.
Она стоит, как соляной столб. Кажется, что слез уже нет и чувства все умерли.
— Вы говорите правду? — без всякой надежды спрашивает она. — С ним ничего не случилось? С ним все в порядке?
Она не знала, что случилось с ее лицом, но на командира оно произвело сильное впечатление. Он скривился, будто проглотил горькую пилюлю, открыл дверь и кивнул:
— Зайди!
Она оказалась в маленьком помещении, пропахшем сигаретами и оружейной смазкой. Командир достает из коробки банку тушенки, вскрывает ее большим ножом, затем режет хлеб, луковицу, наливает в стакан немного водки.
— Поешь.
Ольга машинально опускается на стул, смотрит на свое отражение в осколке зеркала. Потом берет вилку и ковыряет ею в банке. Аппетита нет, но она заставляет себя съесть несколько кусочков мяса.
Командир садится на топчан, застеленный синим солдатским одеялом, и смотрит на нее.
— Любовь? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, добавляет: — Все это химера, девочка. Ты любишь сказку… На войне любить невозможно. Это все равно что пытаться вырастить цветы на ядерном реакторе…
Голос его усталый и чуть хриплый.
— Война — это табу для женщин. Ты должна была ждать его там, далеко, где помытые перроны, духовой оркестр и лживые корреспонденты телевидения… А здесь твоя любовь обречена. Тебя ждет глубокое разочарование…
— Выпейте со мной, — перебивает она командира и берет стакан.
Он встает, подходит к ней, берет бутылку, но тотчас ставит ее на место.
— Ночуй здесь, — говорит он, подходя к двери. — Простыни относительно свежие. Можешь запереть дверь кочергой… В общем, ничего не бойся.
Он вышел, а она еще долго сидела в оцепенении, глядя в осколок зеркала.
Сон был чуткий, поверхностный, и от тихого стука в окно она сразу проснулась, вскочила, пригладила волосы. Рассвет едва набирал силу. Сквозь запотевшее стекло можно было различить расплывчатую фигуру командира.
— Они у питерского ОМОНа, — сказал командир, когда Ольга вышла на крыльцо. — Только вернулись с реализации… Можно попытаться проскочить к ним, если, конечно, ты не передумала.