Почтовые открытки
Шрифт:
– Ну ладно, понимаю, что он был жуть как ловок в этом деле, но это не значит, что ты или я не можем тоже достаточно хорошо это делать и добывать немного меха.
– Не-а. И я скажу тебе почему. В конце сезона Лоял собирал все капканы и относил их в свою лачугу. Что он с ними там делал, я знаю лишь отчасти. Помню, он разводил костер во дворе, кипятил воду, отскабливал и вычищал все капканы, потом отмывал их в горячей воде щеткой, которой никогда ни для чего другого не пользовался, и всегда был в вощеных перчатках. Резиновые не годятся, даже если ты сможешь их раздобыть. Потом проволочным крюком доставал капканы из воды и клал в большой бак для кипячения белья, который опять же никогда ни для белья, ни для чего другого не использовался, и час кипятил в щелочной воде, после чего опять доставал крюком и бросал в ручей. Там они полоскались всю ночь.
Триммер хотел было что-то сказать, но Даб его остановил, подняв руку. Потом отпил пива из кувшина, глядя,
– На следующее утро старина Лоял продолжал, оглядываясь через плечо, не шпионит ли кто за ним. Я, конечно, шпионил при любой возможности, когда был маленьким. А он, бывало, идет в свою лачугу, разводит огонь в плитке, берет большое ведро, которое используется только для этой цели и ни для какой другой, набирает в него воды из ручья выше по течению от того места, где мокли ночью капканы, ставит его на плитку и опускает в него фунт чистого пчелиного воска, к которому никто никогда не прикасался рукой, – он лично доставал соты из ульев Ронни Ниппла, клал их в медогонку, не позволяя Ронни даже притронуться к воску, вываривал воск в холщовом мешочке и вымачивал в речной воде так же, как капканы. Когда воск расплавился и вспенился в ведре, он крюком достает из ручья капкан, погружает его на несколько минут в ведро с расплавленным в воде воском, снова достает крюком, несет к березе на опушке леса и вешает на ветку. И все это он проделывает с каждым чертовым капканом. Когда все капканы подсохнут и хорошо проветрятся, он укладывает их в том порядке, в каком собирается использовать на следующий сезон. Для полевых капканов – а при охоте на лис как раз полевыми и пользуются – он выстилает откуда-то принесенное полое бревно надерганной травой. Причем голыми руками ни к траве, ни к бревну никогда не прикасается, для этого у него есть другая пара особых вощеных перчаток, которые он хранит в непроницаемом для запахов холщовом мешочке, потом засовывает капканы в бревно, укладывает на траву, травой же прикрывает, и там они хранятся у него до следующего сезона. То же самое он проделывает с капканами, которые расставляет в лесу, только их он кипятит в отваре коры – коры строго определенного сорта деревьев – и хранит их под каким-нибудь уступом в лесу. И приманки с особыми запахами он делал сам, про них я вообще ничего не помню. Триммер, нам в этом деле ничего не светит, даже если бы я хотел им заняться, потому что я не знаю, где Лоял спрятал свои капканы. И у меня нет никакого желания рыскать по лесу, суя руку во все пустые дупла в поисках ловушек моего брата. Он умел охотиться с капканами, он это любил, ему нравилось осторожно и кропотливо их расставлять, а потом проверять. А я лучше научусь настраивать пианино: сделал работу – получи за нее деньги, и все.
– Матерь божья! – сказал Триммер. – Но я все равно думаю, что мы вполне могли бы зарабатывать на шкурках. Вот скажи мне, на чем еще ты здесь заработаешь, чтобы вы с Миртл могли сделать то, что задумали?
Даб допил остатки пива. Миртл смотрела на него взглядом, значение которого ему было хорошо известно. Без слов она спрашивала его о том же самом. У Даба был ответ для обоих.
– По мне так, если человек не умеет делать ничего другого, он должен делать то, что может. – Он взглянул на Миртл. – Готова снова выйти на танцпол?
Час спустя приехал Дана Суэтт, двоюродный брат Миртл. Разглядев ее сквозь клубы дыма, он растопырил пальцы и дважды поднял правую руку, давая понять, что у Миртл до отъезда десять минут – пока он пьет свой бокал пива. Она танцевала с Дабом последний, медленный танец под грустную прощальную мелодию военных лет, пока мальчик-ударник не начал ускорять темп, стараясь вовлечь престарелых музыкантов в еще один бурный каскад, но те остались равнодушны: устали, хотели поскорей закончить, хлебнуть из своих фляжек, выкурить по «Лаки страйк» и отправиться на боковую.
– Не засиживайся тут, – сказала Миртл напоследок. – Помни, что тебе утром доить. И приезжай в понедельник пораньше в офис. Я запишу тебя на прием, чтобы доктор знал заранее, что ты приедешь.
– Для тебя, о, мой Цветок душистых прерий [23] , – все, чего пожелает твое сердечко. – Он отвесил глубокий поклон, в танце подвел ее к гардеробу и, прижав к пахнувшим шерстью пальто, поцеловал, ощутив на языке горечь табака и мускусный привкус джина.
Когда Даб вышел из «Кометы», воздух уже стал обжигающе холодным. Тяжелый снег скрипел под ногами. Даже будучи подшофе, Даб понимал, что грузовик окоченел. Дверца взвизгнула на примерзших петлях. Иней покрывал лобовое стекло и руль. Сиденье напоминало согнутый лист стылого металла. Он нажал педаль сцепления и перевел рычаг переключения скоростей в нейтральное положение. Это было все равно что ворочать ложку в глубокой кастрюле с густым пюре. Повернул ключ зажигания – стартер издал слабый короткий стон и смолк.
23
Цит.
– Вот сука, даже одного оборота не сделал.
Ронни уехал часом раньше. Придется «прикуривать» от Триммера. Дабу ничего не оставалось, кроме как вернуться в бар; теперь сама мысль о табачном смраде внутри, вони от спиртного и музыке, обессиленно сочившейся из автомата, казалась ему ненавистной; он заметил, что красный цвет неоновой вывески стал размываться в розовом свечении неба. Неоновые трубки цвета водянистого спелого арбуза пульсировали над его головой. Сквозь эту красноватую пелену просвечивали звезды. Длинные зеленые столбы веером расходились по небесному куполу, холодный воздух колебался в вышине от разрядов электрической бури. Минк всегда утверждал, что слышит треск северного сияния или звук, напоминающий отдаленный ветер. Даб открыл дверь.
– Эй, там северное сияние дает представление.
– Закрой эту чертову дверь! Холодно! – заорал Ховард. Он начал пить часов в одиннадцать. Триммер лежал на трех составленных стульях, вытекшая из уголка рта струйка слюны блестела на щеке.
Даб захлопнул дверь, посмотрел на дрожащий воздух, снег на парковке окрасился в красный цвет, деревья и река сияли в пылающей ночи. Если бы Лоял появился сейчас здесь, на парковке, внезапно подумал Даб, он бы избил его до кровавой юшки, которая лилась бы у него из ушей и черными каплями падала в красный снег. Едва сдерживаемая ярость из-за того, что брат оставил его одного корячиться тут, стояла в горле, как едкая блевотина. Да какого черта! С тем же успехом он может отправиться домой пешком, заодно остынет и алкоголь выветрится. Два часа – и он дома.
8
Летучая мышь в мокрой траве
Лоял пересек границу Миннесоты возле Тейлорс-Фоллс, намереваясь проехать через этот фермерский штат насквозь и добраться до лесов. Он слышал, что в Национальном лесу Чиппева ведется вырубка. Деньги, возможно, и плевые, но ему было необходимо снова побыть на свежем воздухе. Он не мог заставить себя наняться на чужую ферму, но остро нуждался в работе под открытым небом. Продвигаться все дальше через страну, вероятно, доехать к осени до самой Аляски, поработать на рыбоконсервных заводах, да где угодно, только бы не снова в механических мастерских, мужчины срубают сейчас денег больше, чем когда бы то ни было в жизни, и их женщины тоже, но им все равно мало после всех лет депрессии, когда работы не было совсем. Например, этот хорек Тэгги Ледбеттер из Северной Каролины, который ходил так, словно пробирался по колено в снегу, при этом связка ключей, висевшая на поясе, подскакивала у него над пахом на каждом шагу, этот копил деньги по-всякому. Хитрил: незаметно притормаживал работу в течение дня, чтобы подавать заявки на сверхурочные. Подвозил в своей машине других работников на завод, получая с каждого в неделю доллар и талон на бензин, воровал инструменты и детали, скрепки, карандаши, ножницы для резки стали, кронциркули, сверла, рассовывал их по карманам своих зеленых рабочих штанов, затыкал за пояс или прятал в коробку для завтрака с выпуклой крышкой. Он заставлял жену и детей сохранять все, что могло пригодиться на продажу – залатанные велосипедные шины, фольгу, бумажные пакеты, гвозди, отработанное масло, металлолом, вскрытые конверты, старые покрышки. Понемногу приторговывал бензином с черного рынка, мясом свиней, которых держал у себя на заднем дворе. И никогда не хранил деньги в банке. Он покупал земельные участки под строительство домов. На том же заднем дворе у него была ремонтная мастерская, в которой он тоже немного подрабатывал в свободное время.
«Земля – деньги, – говаривал он. – Скоро много военнослужащих вернется с войны, они захотят строиться. Много денег будет переходить из рук в руки. И, разрази меня гром, я желаю получить свою долю во что бы то ни стало».
Лоял устал надевать по утрам вонючую нестираную одежду и вкалывать весь день и далеко затемно в смраде пережженного металла и прогорклого машинного масла; темп работы никогда не замедлялся, она крутилась в три смены, как лотерейный барабан, в котором деревянные бочонки с цифрами бешено вращаются до тех пор, пока барабан не сбавляет темп и из него не вываливается случайный счастливый номер.
В новогодний сочельник Лоял отправился в бар. Он пошел туда вместе с Элтоном и Футом, которые работали в соседней мастерской. Бар был битком набит желающими выпить рабочими оборонных предприятий, которым деньги жгли карманы, и женщинами в блестящих платьях из вискозы, со взбитыми волосами, поддерживаемыми невидимыми сеточками, с пудреницами, спрятанными между грудей, с губами, накрашенными темно-красной, разве что не черной помадой, оставлявшей отпечатки на краешках пивных стаканов, и благоухавшими сигаретным дымом и духами «Вечер в Париже» из крохотных синих флакончиков, купленных в дешевой галантерейной лавке. Когда входил с улицы очередной посетитель, широкая струя холодного воздуха словно палаш рассекала завесу дыма.