Под гнетом окружающего
Шрифт:
Они раскланялись.
— Я васъ, кажется, встрчалъ прежде; вы тогда еще семинаристомъ были, — промолвилъ Михаилъ Александровичъ.
— Да, вы тогда еще пажомъ, кажется, были, — отвтилъ съ усмшкой Иванъ Григорьевичъ.
Вс молчали посл этихъ неловкихъ фразъ. Видно было, что имъ не о чемъ говорить другъ съ другомъ.
— Такъ вы завтра будете къ тетк? — спросилъ Михаилъ Александровичъ, прерывая неловкое молчаніе.
— Пріду, — отвтила Лизавета Николаевна.
Михаилъ Александровичъ откланялся. Лизавета
— Ахъ, что это Михаилъ Александровичъ и не посидлъ, а я чай приготовила, — вбжала впопыхахъ хозяйка дома съ выраженіемъ недоумнія на лиц.
— Ну, что жъ, меня напоите, — замтилъ шутливо Иванъ Григорьевичъ, здороваясь съ ней.
— Да какъ же, я и не простилась съ нимъ, — заботилась она. — Вотъ, невжей назоветъ! Какъ бы не разсердился…
Иванъ Григорьевичъ съ любопытствомъ слдилъ за волненіемъ хозяйки. Для него, не бывшаго въ деревн всю зиму, эти ухаживанья за Михаиломъ Александровичемъ Задонскимъ были новостью. Онъ не зналъ ни о присутствіи Задонскаго въ деревн, ни о его близкомъ знакомств съ Баскаковыми, ни объ отношеніяхъ къ нему Лизаветы Николаевны.
— Вдь я мать, я обо всемъ должна подумать. У меня семеро дтей, дочь невста, — заговорила хозяйка. — У меня, просто, голова кругомъ идетъ… Мой-то соколъ опять крылья расправилъ, улетлъ…
— Куда? — почти безцльно спросилъ гость, у котораго какъ-то невольно вертлся въ голов вопросъ объ отношеніяхъ Задонскаго къ Баскаковымъ.
— Христосъ его знаетъ! Вдь онъ мн отчета не отдаетъ. Рыскаетъ, рыскаетъ по свту круглый годъ, налетитъ на недлю, на мсяцъ домой, откормится, отоспится и поминай, какъ знали, ну, а у меня, глядишь, дти.
Иванъ Григорьевичъ очень серьезно дослушалъ конецъ этой жалобы, какъ нчто давнымъ-давно извстное ему, и принялся толковать съ дтьми о будущихъ учебныхъ занятіяхъ на лто. Подали чай. Въ комнату пришла и Лизавета Николаевна. Она весело и оживленно стала разговаривать съ Иваномъ Григорьевичемъ, передала ему, какъ она занималась съ дтьми зимою. Сразу можно было замтить, что молодые люди находятся въ безцеремонныхъ, пріятельскихъ отношеніяхъ.
— Она сердите васъ, Иванъ Григорьичъ, — заговорили дти. — У-у, какая она строгая!
— Я съ вами часъ, да два занимаюсь, такъ на мудрено добрымъ, да терпливымъ быть, а ей вы, а думаю, весь день досаждаете, — усмхнулся учитель. — Вотъ погодите, и я васъ къ рукамъ приберу!
— Да, да, Иванъ Григорьичъ, строже надо быть съ ними, — сказала хозяйка. — Я ужъ вамъ ихъ съ рукъ на руки передаю; порите ихъ, сколько душ угодно!
Дти захихикали, зная, что учитель не станетъ ихъ пороть и что, напротивъ того, его присутствіе общаетъ имъ цлый рядъ разнообразныхъ удовольствій въ род уженья рыбы, ловленія бабочекъ, исканія грибовъ и тому подобныхъ занятій, во время которыхъ Иванъ Григорьевичъ любилъ и умлъ очень
— Ну, а больше никакихъ новостей нтъ? — спрашивалъ Иванъ Григорьевичъ у Лизаветы Николаевны.
— Нтъ, все по-старому идетъ, — отвтила Лизавета Николаевна. — Ахъ да, вспомнила!.. Наша няня Мара померла…
— Ну, что-жъ, довольно пожила, — добродушно проговорилъ учитель, точно дло шло о какомъ-нибудь до конца догорвшемъ полн. — Я думаю, за восьмой десятокъ перевалило?
— Да, восемьдесятъ-два года было… еклуша наша замужъ вышла, — продолжала вспоминать новости Лизавета Николаевца.
— А! За своего Гришутку врно?
— Да!
— Ну, дай Богъ имъ счастья! Давно слюбились, — также добродушно замтилъ онъ.
— А про Трезорку-то, про Трезорку-то ты и забыла! — торопливо заговорили дти. — Она, Иванъ Григорьичъ, Трезорка-то наша, бшеною стала и стала рычать на всхъ: подойдешь, бывало, къ ней, а она на тебя: р-р-р… Потомъ кучеръ Никита взялъ ее въ мшокъ и отнесъ съ камнемъ на ше въ Желтуху… Тамъ ее, бдную, и бросили, Трезорку нашу! — наперерывъ разсказывали дти жалобнымъ тономъ.
Иванъ Григорьевичъ и Лизавета Николаевна задумчиво слушали эту печальную исторію изъ дтскихъ воспоминаній и молчали.
— А давно Михаилъ Александровичъ переселился въ деревню? — совершенно неожиданно спросилъ Иванъ Григорьевичъ.
— Да… то-есть нтъ, — смшалась Лизавета Николаевна отъ неожиданнаго вопроса. — Онъ здсь, кажется, уже три мсяца живетъ…
Иванъ Григорьевичъ невольно взглянулъ своими добрыми и немного насмшливыми глазами на Лизавету Николаевну и удивился, увидавъ ея пылающее и смущенное лицо.
— Ну, вдь это тоже новость не хуже бшенства Трезорки, а вы eе-то и пропустили! — разсмялся онъ.
«Сначала забыла о немъ, и потомъ, когда напомнили, смутилась. Что это значитъ?» — подумалъ молодой пріятель Лизаветы Николаевны.
Дарья Власьевна, между тмъ, давно уже сидла молча. Молодые люди такъ заговорились, что даже и забыли о ея присутствіи, когда тихія всхлипыванія, раздавшіяся въ той сторон, гд сидла хозяйка, заставили ихъ взглянуть на нее. Она сидла за чайнымъ столомъ, скорбно наклонивъ на бокъ голову и подперевъ ее одною рукою, и заливалась самыми искренними, горькими слезами.
— Что съ вами? — заботливо спросилъ Иванъ Григорьевичъ.
— Да какъ же, отецъ мой родной, не взгрустнуться! — закачала она изъ стороны въ сторону головой, убиваясь отъ горя. — У всхъ-то мужья есть, одна я сирота горемычная вдовствую… Ухалъ, и прощай не сказалъ!.. Вдь вотъ теперь смотрла я, смотрла на васъ, и вспомнилось мн, какъ онъ утромъ еще сегодня, голубчикъ мой, на этомъ самомъ мст сидлъ, чай съ нами пилъ… Мою я стаканчикъ, а самой такъ и кажется, что не вы изъ него пили, а мой Николаша пилъ…