Под гнетом страсти

Гейнце Николай Эдуардович

Они пошли по направлению к Литейному проспекту.

В коротких словах граф передал Боброву свой разговор с князем Облонским, умолчав, конечно, о тех резкостях тестя, которые ему пришлось выслушать по своему адресу.

— Я имел и имею на него влияние, на него я и рассчитывал, взявшись за эту щекотливую миссию, снисходя к настойчивым просьбам Nadine и Julie, но, увы, потерпел неожиданное фиаско: в этом вопросе он неумолим! — закончил граф, с важностью вытянув нижнюю губу.

Виктор Аркадьевич с бешеною злобою метнул на него взгляд,

которого тот не заметил, занятый натягиванием перчатки.

"Кто это так настойчиво просил тебя? Сам навязался и испортил все дело!" — проносилось в голове молодого человека.

— Мне очень жаль, mon cher, но что же делать! Если я не сумел, кто другой мог бы вам помочь? — продолжал между тем Ратицын. — Упрямый старик с закореневшими взглядами, что поделаешь с ним. Я старался убедить его. Ничего не хочет слышать.

Он замолчал, как бы ожидая благодарности за хлопоты.

Бобров не произнес ни слова.

— Я даже, — после некоторой паузы прибавил граф, — принужден просить вас, хотя, верьте, мне и жене это очень прискорбно, пока Julie у нас, не бывать в нашем доме.

Виктор Аркадьевич поднял на него умоляющий взгляд.

— Такова воля князя! — поспешил объяснить Лев Николаевич.

— Его воля для меня священна! — произнес Бобров, не подымая головы.

Они подошли к углу Литейной.

— Вам куда, направо или налево? — спросил Ратицын Боброва, жестом останавливая следовавшую за ним карету.

Тот посмотрел на него недоумевающим взглядом и не отвечал.

— Прощайте, я спешу! — заметил граф, подавая ему руку.

Тот машинально пожал ее.

Лев Николаевич прыгнул в карету и укатил.

Виктор Аркадьевич простоял несколько времени недвижимо, опустив голову на грудь, как бы в каком-то оцепенении, затем повернул направо, к Неве, в сторону, противоположную той, куда поехала карета графа.

Куда, зачем он шел — он не знал.

XI

ОТЧЕТ КАМЕРДИНЕРА

Прошло уже четыре дня с вечера у "волоокой" Доры, а князь Облонский ничего не знал про Ирену, как будто бы ее никогда не существовало.

Это его страшно бесило.

Если она по приказанию или просьбе своей матери перестанет видеться с ним, откажется от него, то роль его во всей этой истории будет крайне комичной.

Как, в продолжение полугода быть ее любовником, прилагать все свое искусство, чтобы очаровать ее, и не успеть произвести более сильного впечатления! Что терзает больше всего, когда женщина изменяет нам, — это не то, что она полюбила другого, а то, что, зная нас, могла покинуть.

Эта измена — приговор.

До сих пор Сергей Сергеевич, более послушный рассудку, чем сердцу, старался всегда изменить первый, так что в данном случае он поневоле больше беспокоился, чем это было в его привычках.

На четвертый день, утром, в дверь его кабинета осторожно

постучали.

— Войди, — поспешно сказал он, зная заранее, кто этот ранний посетитель.

Дверь отворилась, и на пороге появился знакомый нам княжеский камердинер и наперсник Степан, со своим неизменным невозмутимым и торжественным видом.

— Принес ли ты, наконец, какие-нибудь сведения? — спросил Сергей Сергеевич, не стараясь скрывать от слуги своего нетерпения и нервного возбуждения.

Степан был единственным существом, перед которым князь не играл комедий и не скрывал своих впечатлений и порывов страстей.

Во-первых, было бы бесполезным притворяться перед Степаном — он слишком давно служит у аристократов, чтобы не знать их вдоль и поперек; во-вторых, Степан был слишком ничтожен в глазах своего барина, чтобы тот стал перед ним стесняться более, чем перед какой-нибудь борзой собакой из своей своры.

— Да, ваше сиятельство, я принес вам новости.

— Хорошие или дурные?

— И хорошие и дурные.

— Что это значит?

— Ирена Владимировна находится у своей матери, на окраине Петербурга, в Зелениной улице, в доме Залесской.

— Где же эта Зеленина улица?

— На Петербургской стороне.

— Ты в этом уверен?

— Совершенно. Когда дело идет о том, чтобы услужить вашему сиятельству в подобных делах, я доверяю только своим собственным глазам и ушам. Мне трудно было открыть этот секрет — он очень строго хранится.

— Что же дальше?

— Узнав крепость, я стал изучать — кем она охраняется и как к ней приступиться. Я достиг этого, не возбудив подозрений.

— Какой результат?

— Результат тот, ваше сиятельство, что крепость превосходно охраняется и что трудно будет вам в нее проникнуть, а Ирене Владимировне из нее выйти.

Князь покачал головой с иронической улыбкой.

— Я не верю в возможность запереть восемнадцатилетнюю женщину!

— Особенно, когда она имела честь знать ваше сиятельство в продолжение некоторого времени, — льстиво заметил Степан. — Ваше сиятельство, может быть, и правы… но так как я не сердцевед, то и не сумею сказать, добровольно или по принуждению скрывается Ирена Владимировна… или то и другое вместе. Я знаю только то, что это помещение, о котором г-жа Вацлавская не сообщила ни одной живой душе, охраняется двумя испытанными и весьма преданными ей слугами.

— Ты веришь этому, Степан? — улыбнулся князь.

— Да, ваше сиятельство, когда особа, внушающая эту преданность, обладает хорошим состоянием. К тому же, кроме этих двух слуг, мужа и жены, есть еще третья личность; на этот раз она будет зорко следить за доверенным ей сокровищем, после того как его так ловко похитили из ее рук в деревне.

— Кто же это?

— Ядвига, нянька Ирены Владимировны.

— Она в Петербурге?

— Да, ваше сиятельство, и даже дом куплен на ее имя. С ней, я за это отвечаю, ничего не поделаешь.