Под гнетом страсти
Шрифт:
Сергей Сергеевич нахмурил брови и на секунду задумался.
— Все это затрудняет возможность видеться с ней без ее мнимого сообщничества… но это не может помешать ей спокойно выйти из дому в какой угодно час, когда это придет ей в голову.
— Ваше сиятельство, без сомнения, правы, но нужно знать, что г-жа Вацлавская говорила своей дочери, чем она старалась подействовать на нее.
Князь, разговаривая таким образом со своим первым министром любовных дел, чистил свои прекрасные ногти, что всегда у него было знаком неудовольствия или сильной
— И ты не видал Ирены? — прибавил он.
— Нет, ваше сиятельство, дом находится в глубине двора, небольшого, но окруженного высоким забором. В нем хорошо можно укрыться от любопытных взоров.
— Ты уверен, что тебя никто не видал?
— Вполне, ваше сиятельство! Меня никогда не видят, где и когда не следует! — хвастливо отвечал Степан.
Снова наступило молчание.
Степан отдал отчет в возложенном на него поручении, но не собирался удаляться, отлично зная, лучше даже, чем сам князь, состояние души его сиятельства и угадывая, что в эту минуту он предпочитает его присутствие одиночеству.
— Ну-с, — вдруг произнес Облонский, — мое мнение не сходится с твоим. Я нахожу твои новости скорее хорошими, чем дурными. Если бы Анжель тотчас же и навсегда хотела разлучить меня со своей дочерью и если бы ее дочь на это согласилась, она не оставила бы ее в Петербурге близ меня, в доме, существование которого при желании всякий может открыть, и под охраной более или менее преданных слуг, но которых можно подкупить, если не жалеть денег, и которые, во всяком случае, не могут помешать Ирене поступить как ей вздумается.
— Я этого не отрицаю, ваше сиятельство!
— Если даже г-жа Вацлавская лелеет надежду отнять у меня свою дочь, ничто не доказывает, что она заставила Ирену разделять ее чувство.
— Однако ее молчание… — почтительно вставил Степан.
— Ее молчание именно и доказывает, что еще не все кончено… Мать, опытная женщина, научила свою дочь, убедила ее, чтобы она предоставила ей самой вести дело… Она хочет меня подразнить ожиданием… и к тому же посмотреть, предприму ли я что-нибудь со своей стороны. Она хочет сделать осаду моего сердца или моего каприза, хочет играть на моей слабой струне тщеславия, так как она знает, что я не люблю не доводить до конца того, что раз предпринял. Если же я буду стоять на своем, то в скором времени получу предложение идти на мировую.
— Желаю, чтобы ваше сиятельство не ошибались.
Не успел Степан окончить своей фразы, как снова раздался легкий стук в дверь и вошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала визитная карточка. Сергей Сергеевич взял ее и прочел вслух:
— Анжелика Сигизмундовна Вацлавская. Что я тебе говорил, Степан?
— Ваше сиятельство как всегда были правы.
— Эта дама ждет? — спросил князь.
— Так точно, ваше сиятельство.
— Проси.
XII
В КАБИНЕТЕ КНЯЗЯ
Степан поклонился и уже повернулся уходить,
Она была очень просто одета, вся в черном, с лицом, покрытым густой вуалью, сквозь которую виден был лишь блеск ее темных глаз.
Князь встал и пошел к ней навстречу со своей обычной любезностью.
— А, Степан Егорович, — заметила Анжель со злостью в голосе, — мне, право, жаль, что вы взяли на себя труд передать князю сведения, которые он мог бы узнать прямо от меня.
— Я, сударыня?.. — проговорил Степан, чуть не задыхаясь.
— Вот уже четыре дня как вы трудитесь над тем, чтобы открыть место, где живет моя дочь, и вы этого достигли, что, впрочем, не особенно трудно.
— Кто мог сказать это? Я не думал даже, что вы меня знаете…
— Друг мой, — отвечала Анжелика Сигизмундовна с глубоким презрением, — да, я не знаю, но моя полиция лучше устроена, чем полиция князя.
Она повернулась к Сергею Сергеевичу и поклонилась ему.
Степан позеленел от злости. Лицо его, на минуту потерявшее свою обычную торжественность, выражало унижение, оскорбленное самолюбие и скрытую, еле сдерживаемую злобу.
— Вот как! — вскричал князь, может быть, тоже, в сущности, раздосадованный, но слишком гордый, чтобы выказать это. — Бедный мой Степан, это вам еще раз доказывает, что мужчина в борьбе с женщиной всегда проиграет. Можете идти…
Камердинер поклонился и молча направился к двери, бросив на Анжелику Сигизмундовну злобный взгляд.
— Здравствуйте, князь! — проговорила Анжель, снова кланяясь Сергею Сергеевичу, как только слуга удалился.
Это "здравствуйте" было сказано таким спокойным, вежливым тоном, что самый опытный наблюдатель не нашел бы в нем ни малейшего намека на настоящие чувства, волновавшие говорившую женщину.
— Очень рад вас видеть, Анжелика Сигизмундовна, — также спокойно и вежливо отвечал князь. — Признаюсь, я вас ждал, о чем даже только что сейчас говорил этому бездельнику, который был здесь. Садитесь, пожалуйста.
Движением руки он указал посетительнице кресло, стоящее как раз против света. Она села в него и подняла свою вуаль, желая показать, что нисколько не старается скрыть своего лица.
Она, как всегда, была очень бледна, может быть, даже бледнее обыкновенного, отчего ее глаза казались еще темнее и глубже.
— Вам неприятно, — сказала она, — что я узнала о поручении, данном вами Степану?
— Почему же? Я этому, может быть, обязан удовольствием вас видеть.
— Я все равно приехала бы, но это подвинуло мое посещение на один или на два дня.
— Я это и хотел сказать.
— Вы догадались, не правда ли, что после всего происшедшего нам необходимо повидаться?
— По крайней мере, я на это надеялся… Вы обошлись со мной жестоко в тот вечер. Но мы слишком старые друзья, — он сделал ударение на последнем слове, — чтобы вы об этом не пожалели. Я и сам был бы в отчаянии, если бы вы не так поняли мое поведение.