Под голубой луной
Шрифт:
– Кларенс, я… Ты настоящий друг.
Танец закончился, но Кларенс продолжал держать ее руку, пристально и напряженно заглядывая в глаза.
– Надеюсь, что я все-таки больше, чем просто друг, – проговорил он.
Джессалин убрала руку.
– Я… Тебе не кажется, что здесь слишком душно. Может быть, выпьем по бокалу шампанского?
Кларенс продолжал смотреть ей в глаза. Оба молчали. Джессалин затаила дыхание, боясь одного – что он выскажет вслух то, что она без труда читала в его глазах. Но вот он отвел взгляд – момент был упущен.
– Да, конечно, – согласился Кларенс и, поклонившись, отправился за напитками.
Джессалин
Он появился так неожиданно, что Джессалин показалось, что он возник в бальной зале прямо из ее воспоминаний. И вот он стоит здесь, на пороге и рассматривает зал с таким видом, словно он – Черный принц [1] , а все остальные – его подданные. Сердце Джессалин провалилось куда-то вниз, она затаила дыхание.
1
Эдуард IV в бытность принцем Уэльским носил черные доспехи, за что и получил это прозвище. – Прим. ред.
Маккейди неторопливо повернулся, чтобы поздороваться с хозяином, а Джессалин не отрываясь смотрела на его гордый профиль. Его длинные волосы и пиратская серьга в ухе удивительно контрастировали с изысканной толпой. Мускулистая фигура тоже казалось слишком мужественной для элегантной бальной одежды. «Он не принадлежит к светскому обществу. Он здесь совершенно чужой», – подумала Джессалин. И точно также он не принадлежал Лондону с его чопорными нравами. Он словно прилетел из совсем другой эпохи, когда мужчины носили оружие и завоевывали королевства, признавая только один закон – закон силы.
«Я хочу тебя, Джессалин». Хочет, но не может любить.
В тот день, когда он холодно предложил ей разделить по постель, ее чувства и мысли окончательно запутались. Гордость Летти требовала, чтобы она дала ему пощечину. Обиженный ребенок хотел вцепиться ногтями в его лицо и причинить хоть какую-то боль. А женщина мечтала броситься в его объятия и любить, любить, несмотря ни на что, любить так сильно, что он просто не смог бы не ответить взаимностью.
Джессалин понимала, что вряд ли когда-нибудь освободится от этого чувства. И неважно, окажутся они вместе о бальной зале или на разных концах земли. Джессалин позволила себе одну маленькую слабость – она верила, что из всех женщин мира только она одна способна изменить его. Только ей одной принадлежит его сердце.
Началась вторая кадриль, и танцующие заслонили Маккейди. Постепенно сердце встало на место и перестало прыгать, как лягушка. Но это продолжалось недолго. Уже в следующую минуту Джессалин увидела, как он своей характерной прихрамывающей походкой пересекает бальный зал, направляясь прямо к ней.
Безумными глазами оглядевшись вокруг, Джессалин заметила небольшую нишу, в которой стоял изящный инкрустированный стол с гигантской белой вазой. Она металась туда, как испуганный заяц в нору. Скользнув внутрь, она оглянулась, чтобы убедиться, что никто не заметил ее бегства, задела бедром стол, и ваза, рухнув на пол, с грохотом разлетелась на мелкие кусочки.
– Вот черт, – вполголоса выругалась Джессалин.
– Она
Джессалин вспомнила, что видела эту молодую леди рядом с родителями, когда те встречали гостей, и вспыхнула от стыда.
– Простите меня, мисс Гамильтон, за мою неуклюжесть. Я обязательно вам куплю другую вазу взамен разбитой.
– Даже и не думайте! – В синих глазах зажглись веселые искорки. – Где мы только не ставили эту вазу в надежде, что кто-нибудь ее разобьет. Ее подарила моя тетка Люсинда, а она, бедняжка, так близорука, что почти ничего не видит.
Портьеры в доме Гамильтонов, словно для того, чтобы лишний раз подчеркнуть богатство хозяев, были слишком длинными и широкой оборкой лежали на полу. К великому изумлению Джессалин, девушка приподняла тяжелую парчовую портьеру и ногой аккуратно затолкала под нее осколки.
– Ну вот и все, – сказала она и заговорщицки улыбнулась Джессалин. – Теперь, если кто-нибудь спросит, что случилось с вазой, мы сможем смело отрицать даже самый факт ее существования.
– И все же вы должны позволить мне купить что-нибудь взамен, – продолжала настаивать Джессалин.
– Ну хорошо, пусть только это будет что-нибудь по-настоящему уродливое, чтобы можно было подарить бедной тете Люсинде. – Девушка рассмеялась тихим музыкальным смехом. – Боюсь, что вы меня застали в минуту позорной трусости, ведь я прячусь здесь от гостей. Сегодня мне предстоит сделать не один реверанс, и я опасаюсь, что колени просто не выдержат. – Она выглянула из-за портьеры в бальную залу и тихо вздохнула. Джессалин обратила внимание на замечательную грудь и изящную фигурку. – Вы – приятельница мистера Титвелла, мисс Летти?
– Да. Удивляюсь, как вы это запомнили. По-моему, сегодня вам пришлось здороваться чуть ли не с полутысячей человек, причем с большинством вы наверняка даже не знакомы.
– Вы плохо знаете мою маму. За последние три года и, кажется, не пропустила ни одного бала. Меня выставляли, как породистую лошадку, в надежде, что на нее клюнет какой-нибудь Титул. – Последнее слово она произнесла с откровенной горечью. – Точнее, не на меня саму, а на колоссальное приданое.
– А вот я бы не отказалась от колоссального приданого, – сказала Джессалин и обрадовалась, когда мисс Гамильтон рассмеялась в ответ. Ей нравилась эта девушка. Это был один из тех редких моментов, когда встречаешь человека и сразу понимаешь, что обязательно подружишься.
Мисс Гамильтон опять высунулась из ниши и оглядела бальный зал. Джессалин сообразила, что она кого-то высматривает. Девушка явно нервничала и теребила в руках маленький, вручную расписанный веер, одну из тех элегантных безделушек, что молодые люди нередко дарят девушкам, за которыми ухаживают.
Мисс Гамильтон проследила за направлением взгляда Джессалин и расправила веер. На жестком шелке была нарисована вальсирующая пара. На мягких изящных губках девушки заиграла улыбка.
– Я открою вам секрет, – сказала она. – Хотя в общем-то это уже ни для кого не секрет. Один… человек попросил меня стать его женой. Он очень красив, и у него есть титул.