Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
Даже в одиночке такого не было. Думалось — только бы выжить, только бы устоять. Там помогала постоянная лютая ненависть ко всему вокруг да теплился где-то запрятанный в самые тайники души малюсенький уголек надежды на счастливый случай освобождения. Там хоть убивали перед строем, — кто-нибудь да дождется свободы, расскажет другим, как погибали люди. Тут — всадят пулю в затылок, и будут завтра кружить над болотцем вороны. Будь она трижды распроклята — этакая свобода.
А идти всё равно надо, не стоять же на месте. На ходу-то как будто и потеплее. Прошел еще с
«Ну вот и пришел. Сам напоролся. Теперь-то уж всё, конец!»
Пригнувшись в обвалившемся окопе, Владимир убрал с бруствера пласт выгоревшего дерна, приложился к пулемету. Расставил пошире ноги. Автоматы сложил на бровку, чтоб под рукой были. Пистолеты — за пояс.
— Много их там? — раздалось совсем рядом.
На долю секунды Владимир оцепенел. Пересилив себя, повернул голову: в траншее за ним сутулился плечистый дядька с карабином. Шахтер! Тот самый, что первым ушел весной из лагеря.
Не дожидаясь ответа Владимира, он протиснулся по окопу вправо:
— Бей по машине! Бей, пока всех не срежешь! Я — по собакам!
Последние слова шахтера заглушил отрывистый лай пулемета Владимира. Сбоку гулко один за другим гремели выстрелы карабина. На шоссе — свалка, дикие вопли.
«Это вам за убитого пехотинца у собора! Это — за первую плеть! За капитана-врача, — успевал схватывать свои мысли Дымов в короткие перерывы между очередями. — А это за того парнишку, что кровью истек на моих руках».
Не отрывая взгляда от прорези и прыгающей мушки, он в третий, в четвертый раз прошивал пулевыми строчками кузов машины. С обоих бортов ее вниз головами свешивались убитые. Ему хорошо были видны и оба боковых кювета. И там смятыми, перекрученными мешками валялись подкошенные солдаты. Офицер в кожанке лежал поперек дороги, второго не было видно. По капоту легковой машины змеились огневые полоски. Вот они перекинулись в пустую кабину, лизнули бак под багажником, и в небо взвился смолянистый раскидистый гриб дыма.
— Ну, брат ты мой, на один-то день этого, пожалуй, и за глаза! — отдуваясь проговорил нежданный сосед Владимира. — Это они ведь лес прочесывать собирались. Опоздай мы на самую малость… — И вытер локтем крупные градины пота, струившиеся по его скуластому темному лицу.
Вздохнул и Владимир. И теперь только понял, что весь этот день по пятам за ним шел человек, что шорох в кустах ему не послышался. Приказ есть приказ; он и сам поступил бы так же, если б ему поручили проверить нового человека.
— Жадный ты больно, — потом уже, в лесу, за дорогой, ворчал шахтер. — Ну кой черт тебя дернул еще и с теми троими связываться?
— И всё-таки крался следом?
— Всё норовил голос подать, да любопытство разбирало, как ты к месту выйдешь, — откровенно признался тот. — Глаз у тебя, однако, верный. И от собак по речке — это ты правильно.
— Понятно. Всё мне понятно.
— Да брось ты к чертовой матери это свое «понятно»! — рассердился шахтер. — Сам я пошел за тобой; думал — может, в чем подсобить придется. Много ты понимаешь…
Дымова зачислили в роту, которой командовал бывший председатель райисполкома Николай Камагин, а политруком была Анна Петровна Татаринова — инструктор райкома партии. Этим двоим кое-что рассказал Владимир о себе. Но их больше устраивали не разговоры о прошлом, а огневые росчерки из ночных засад, подорванные мосты и количество опрокинутых вагонов. Зимой «уральскому дядьке», как звали в отряде Дымова за его плотную курчавую бородку, уже поручались рискованные задания по сбору разведывательных сведений далеко за пределами Партизанского края; знал он и многие засекреченные явки по деревням и на железнодорожных станциях, выучился работать на переносной радиостанции. И не раз провожал разведчиков-парашютистов в глубокий вражеский тыл.
Перед Новым годом среди ночи прибежал связной из штаба бригады:
— Где тут Дымов? Срочно к комбригу!
Вошел в штабную землянку, да так и прирос к косяку: сидит в переднем углу чернявая стриженая девчонка! Вскочила она со скамейки, первая протянула руку, а сама улыбается:
— Здравствуйте, гражданин Советского Союза! Не узнаёте?!
— Здравствуйте, — растерянно произнес Дымов и протер кулаками глаза. Головой покрутил даже.
— Спасибо вам за памятный мне урок, — продолжая улыбаться и заглядывая снизу вверх в заросшее лицо Владимира, говорила «фрейлейн» Эльза. — Я ведь в тот раз чуть было всё дело не испортила.
— Это… когда с кружкой? — вспомнил Дымов про первый допрос.
— Когда сапогом, — уточнила девушка.
Владимир виновато развел руками и не нашелся, что сказать. Здесь же, в землянке, были Леон Чугуров, теперь уже командир отдельной бригады, начальник политотдела Макаров и политрук Татаринова. На столе перед Чугуровым лежала туго набитая картами офицерская полевая сумка, а перед Макаровым — небольшой продолговатый пакет, завернутый в плотную промасленную бумагу. И все смотрели на этот плоский сверток, а Дымову безотчетно подумалось, что сейчас что-то должно произойти. Он тоже смотрел на пакет.
Начальник политотдела задал вопрос:
— Скажите, товарищ Дымов, когда и где вас принимали в партию?
— Я же вам говорил: в июле тридцать восьмого. За несколько дней до начала боев у Хасана.
— А орден за что получили?
Наступила долгая пауза. О том, что был награжден, Дымов никому не рассказывал.
— Если на то пошло, можно сказать и про орден. — Владимир еще помедлил, чтобы проглотить колючий комок. — За штурм высоты Заозерная, вот за что получил я эту награду.