Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
— Господин полковник, — переводила Эльза, — обращается к вам от имени родины, от имени ваших родных и близких. Он отдает должное уважение мужеству русского воина. Он сам солдат и презирает предателей. Но вы жестоко заблуждаетесь — вас предали раньше. Время покажет, кто прав.
Полковник утвердительно покачивал головой, потом остановил переводчицу и заговорил сам по-русски, довольно свободно подбирая слова:
— Я хорошо знаю Россию, долго жил в Петербурге до той война. Знаю, как жил русский крестьянин до революция, как он живет теперь. У него отобраль землю и веру в бога.
— Мели, Емеля, — про себя буркнул сбоку Дымова тот же шахтер. А полковник продолжал:
— Евреи и комиссары мешают вам найти правильный дорога. Ваши дезертиры делают плохо с мирный житель. Поэтому немецкий командование не может сказать вам: «Ступайте домой». Еще месяц-два надо работать. Потом — конец. Ваше правительство давно уже бежало из Кремль.
От столь продолжительной речи полковник устал, Он сделал передышку, вытер виски и шею платком.
— Я сказал, что русский дезертир делает плохо с мирный житель. Немецкий командование не может иметь каждый маленький деревенька свой гарнизон. Но у нас есть русский генерал Власоф. Он говорит вам: идите моя освободительная армия. Вам сейчас будут выдавать прокламация.
«Фрейлейн» Эльза развернула при этом принесенный с собою пакет и обошла строй. Не поднимая глаз, она совала в руки пленных бумажки с портретом изменника Власова. Перед Дымовым задержалась, судорожно глотнула, будто собиралась что-то сказать. И заторопилась дальше.
В этот день, впервые за всё время нахождения в лагере, пленные ели горячую похлебку с мясом, а к вечеру каждому выдали еще и по пачке махорки. Потом стали по одному вызывать в кабинет начальника лагеря. Перед полковником лежал длинный список. Тут же находилось еще несколько офицеров, комендант и переводчица. Полковник вежливо предлагал вошедшему стул, угощал сигаретой. Заводил разговоры о доме, семье, спрашивал, нет ли каких претензий и жалоб.
— Какие тут могут быть жалобы? — вопросом на вопрос ответил Дымов, когда и его спросили о том же. — Всё хорошо. Всё правильно. Русский мужик — грубый и неотесанный. Только так его и учить надо — понял бы, что Россия и Германия не одно и то же.
— О да! Яволь! — Полковник расплылся в довольной улыбке.
Пфлаумер настороженно покосился на танкиста, попросил Эльзу перевести.
— Я вижу, вы есть образованный человек, сержант Дымоф! — тянул полковник. — И если бы не этот беда, был бы уже офицер.
— Пожалуй, — согласился Владимир. Помолчал немного и добавил: —Только тогда я не стал бы попусту тратить время на такие вот разговоры с пленными. Если бы даже они были и старше меня по званию.
— О! Я понимайт! Люблю прямой мущински разговор!
В этот раз полковник сам перевел немцам сказанное Дымовым и, продолжая улыбаться, задал новый вопрос:
— А хоте ль бы вы стать офицером?
— Мало ли что я хочу.
— Генерал Власоф будет давать большой чин. Много денег. Вы еще совсем молодой человек, Дымоф. Соглашайтесь
Полковнику, видимо, очень нравилось разыгрывать роль культурного офицера. Оказывается, он уже всё знал о Дымове: как тот вел себя на допросах, как пытался совершить побег из лагеря.
— Это напрасный риск, — сказал полковник, когда зашел разговор о вагонетке.
— Думал поспать немного, — ровным голосом ответил Владимир. — Уйти-то ведь всё равно некуда. Да об этом теперь никто и не думает. Сами видим — отпрыгались.
Полковник быстро взглянул на пленного и опять перевел офицерам слова Дымова, как бы желая показать им, что умеет разговаривать с этим народом. Повертел в руке карандаш и против фамилии танкиста поставил жирную точку. Подумал еще и подчеркнул два раза.
— Всем, кто идет служить освободительный армия, — начал он торжественно, — немецкий командование возвращает военное звание, ордена и другие знаки различия. Хотели бы вы получить обратно свой орден?
— Мне его Михаил Иванович Калинин вручал. Всероссийский староста. А теперь из ваших-то рук не совеем оно и пристало.
Полковник сделал вид, что не всё понял. Однако спросил, за что и когда награжден танкист.
— Приятелей ваших живьем давил на Хасане.
— Не будем старое вспоминать, — отмахнулся полковник. — Я жду ответа.
Дымов потянулся к портсигару, закурил. Самодовольно откинувшись на спинку кресла, полковник не торопил с ответом и сам принялся разминать между пальцами кончик дорогой сигары. Комендант по-прежнему смотрел исподлобья, а переводчица отошла к окну и оттуда, из-за спины полковника, во все глаза глядела на пленного.
— Соглашайтесь, — отеческим тоном повторил полковник. — Там будет всё — деньги, вино, красивая девушка.
— А оружие? — спросил Дымов. — Наше, отечественное, или ваше?
— Для русский освободительный армия генерал Власоф получает свое оружие. Мы уважаем национальный традиция. А какое это имеет значение?
— Жалко русскую пулю.
— Вас?! Что ты сказал?! — Немец закашлялся.
— Говорю, пулю русскую жалко, — раздельно повторил Дымов. — Вот если бы из вашего автомата его полоснуть. Власова этого самого.
Короткая шея полковника побагровела. Он бросил недокуренную сигару на пол.
— Хорошо. Я всё понимайт, Дымоф. За этот слова тебя надо становить стенка. Но я сам сказали — люблю прямой разговор. Будешь сидеть карцер. Долго сидеть. Иди!
Ни комендант, ни начальник лагеря так и не поняли, отчего обозлился полковник. А переводчица, кажется, улыбнулась.
Приказ оставался в силе. На работу выходили колоннами по пять человек в ряду. Каждый в пятерке должен был знать номера соседей и на обратном пути вставать на свое место. За побег одного четверых расстреливали. И всё равно люди бежали. Их выслеживали, травили собаками, вешали у ворот лагеря. Бежали другие. А из барака в барак передавались известия: Москва устояла, немцы отброшены от столицы. И еще: недалеко от города, если идти на восток, в лесах располагаются партизанские бригады. Партизан там многие тысячи, и везде у них есть свои люди. В каждой деревне.