Под грязью - пустота
Шрифт:
Даже себе нельзя верить. Гаврилин попытался встать, оперся на руки. Рывок. Руки примерзли. Они тоже покрылись коркой льда.
Встать. Встать. Встать.
– Не гони волну, Сашок, – откуда то сверху доносится этот голос. Ему тоже нельзя верить. Нельзя?
Гаврилин почувствовал, как лед не торопясь поднимается по его рукам, от кистей к локтям.
Нет! Гаврилин рванулся. Нет! Еще рывок. Встать! Встать!
– Не гони волну!
– Отдохните, Саша…
И свист ветра в ушах, и страшный скачок горизонта. Он лежал не на равнине. Он, оказывается, висел на отвесной ледяной скале. И теперь, когда руки… Он не смотрел на свои руки и не чувствовал их… И вот теперь. И вот теперь, когда руки оторвались от скалы, его тело скользит все ускоряясь и ускорясь куда-то вниз.
– Нет, нет, нет!
Удержаться, теперь у него только одна мысль – удержаться, остановить это безумное скольжение.
Гаврилин царапнул ногтями по льду. Нет.
И ухватиться не за что. Все ломается от самого легкого прикосновения. Только зеленоватый и чуть маслянистый на вид солнечный блик скользит вместе с Гаврилиным. Только этот блик.
Удар. Гаврилина переворачивает на спину, медленно – медленно, словно в воде, словно воздух тоже начинает замерзать. Гаврилин понимает, что это смерть, что такой удар не сможет пережить, но не чувствует боли.
Он словно со стороны видит, как ломаются кости, как, застывая на лету, в разные стороны летят капли крови…
Это больно, это должно быть больно, но он не чувствует боли. Не чувствует, и это почему-то его пугает.
Теперь тело бьется возле самых его ног. Гаврилин смотрит сверху на свое тело… На свое? Гаврилин наклоняется и видит, что это…
– … Убьет, всех убьет… всех… всех… убьет… всех…
Гаврилин закрывает уши.
– … всех… убьет… убьет…
Это кровь замерзает в мозгу у Гаврилина и теперь поток алых кристалликов льда выцарапывает острыми гранями эти безумные звуки…
– … всех… убьет… всех…
Замолчи. Замолчи.
– … всех… убьет…
Рука сжалась на чем-то твердом. Молоток. Гаврилин не раздумывая взмахивает. Молоток скользит.
– Точнее бей! – раздраженно кричит кто-то рядом.
Еще удар! В лицо больно бьются осколки. Осколки чужого лица? Еще удар!
Молоток проваливается куда-то, рукоять его вырывается из рук. Все. Все!
– … всех… всех… – слова продолжают извиваться в мозгу у Гаврилина.
– Нравится? – Это Краб.
Гаврилин узнал его по
– Нравится? Нравится? – голос заполняет собой все, – Нравится?
И другой голос, тот что раньше говорил об отдыхе, вдруг тоже спросил:
– Нравится?
– Нет, – ответил Гаврилин и повторил, срываясь на крик, – Нет!
Кто-то схватил его за плечи. Гаврилин ударил.
– Нет!
– Очнись!
– Не… Что? – Гаврилин открыл глаза и увидел над собой чье-то лицо.
– Не кричи, – сказал Клоун, – все нормально, все прошло. Все в порядке. Успокойся.
– Я…
– Все нормально, – Клоун отошел от Гаврилина и сел на стул. – Ты не в подвале. Успокойся.
Гаврилин попытался сесть, вскрикнул от боли в ране, но все-таки заставил себя сесть. За окном все еще темно. И он все еще жив.
А все это было лишь кошмарным сном. Или не все?
Гаврилин поднес к глазам руки. Кровь. Руки в крови.
Гаврилин застонал.
Это было. Было ощущение тяжести молотка в руке, был удар, хруст…
Позыв к рвоте согнул тело вдвое.
– Ведро возле кровати, – сказал спокойно Клоун, – не стесняйся.
Продолжая бороться с собой, Гаврилин упал на колени. Мерзкий вкус во рту. Снова спазм.
Нет, подумал Гаврилин. Нет. Отодвинул ведро, встал. Его качнуло, пришлось опереться о спинку кровати.
– Я его убил?
– Да.
Гаврилин сел на кровать.
– Первый? – спросил Клоун.
– Второй, – автоматически ответил Гаврилин.
– Тогда скоро привыкнешь.
Тошнота снова скользнула к горлу.
– А ты привык? – спросил Гаврилин.
– Нет.
– А почему ты думаешь?..
– А тебе придется. Привыкнуть.
– Пошел ты!
– Давай-давай!
– Что «давай-давай»?
– Злись, это помогает.
– Дай воды, – попросил Гаврилин.
– Сушняк, – констатировал Клоун и крикнул, не вставая со стула, – Клин, воды принеси попить.
– Щас, – ответил кто-то из-за двери.
– И еще один под окном, – сказал Клоун, – охраняют тебя как президента.
Что-то я забыл, подумал Гаврилин. Что-то я хотел сделать, а вот теперь забыл. Что?
Он подумал об этом, когда только выходил из машины.
– Меня к тебе сиделкой приставили, – сказал Клоун.
Вспомнил. Он хотел попытаться сыграть на чувствах Клоуна… На…
Дверь открылась. Парень лет двадцати пяти, покосившись на Гаврилина, поставил мокрый графин на стол, стоявший в углу комнаты.
– Стакана не было? – осведомился Клоун.
– Не-а, – сказал Клин.