Под капельницей
Шрифт:
С удовольствием поел, и чувство возмущения и обиды тут же куда-то улетучилось. В конце концов, все равно мне, рано или поздно, поставят этот чертов стент. Значит, не так еще плохи мои дела, если операцию откладывают раз разом, значит, есть у этого сложного и громоздкого медицинского аппарата по имени Кардиологический центр дела боле важные.
Конечно, если бы я прямо вот тут начал у них помирать, они немедля поволокли бы меня в операционную. А я же пока ничего. Вон даже обед с каким аппетитом уплел.
Из душевой вышел
Виктор Петрович – он так назвался, - вздохнул, сел за стол и, громко сопя, стал задумчиво хлебать рассольник.
Я почитал прихваченные с собой еженедельники – «АиФку», «Комсомолку», - и не заметил, как уснул. Да так крепко, что проснулся только перед ужином. Никому я пока не был нужен здесь, никаких лекарственных процедур у меня не было, вот никто и не беспокоил особо.
Сосед на своей кровати тоже вовсю высвистывал явно простуженным носом незатейливую мелодию. И тут пришла моя докторица Александра.
– Ну, вы у нас уже человек опытный, - сказала она. – Все уже знаете. Так что за ужином особо не усердствуйте, а с утра ни пить, ни есть. Завтра операция.
Ага, щас! Знаем мы этим ваши «завтраки»! Я слопал весь ужин, состоящий из куриной голени и приличной порции картофельного пюре, запив все это дело чашкой горячего чая.
И довольный, как удав, перебрался из-за стола на постель, переваривать только что проглоченный харч. Под бормотание телевизора закемарил. И подскочил как ужаленный при знакомой команде:
– На клизму!
Медсестра была позавчерашняя – та самая, длинноногая и хорошенька, звалась Оленькой. Грубить ей было как-то не с руки. Да и было у нас с ней уже это, так чего уж тут ваньку валять. И я безропотно поплелся в клизменную.
Оленька была само очарование и предупредительность. Она действовала точно и безукоризненно. Когда влившаяся через штуцырь жидкость стала распирать мне требуху и искать выход, я, натянув штаны, все же еще успел пошутить:
– Оленька, а поцеловаться?..
Но на большее меня не хватило. Едва не сшибив выходящего из нашей палаты Петровича, я залетел в сортир. Вскоре меня сменил сосед. Спать мы с ним улеглись совершенно опустошенными.
5
Наступил третий день моего пребывания в Кардиоцентре. И он оправдал мои ожидания – в районе одиннадцати утра меня таки повезли на операцию.
Сжимая в руке под простыней конвертик с диском, на котором было записано последнее исследование моих артерий на коронарографии, я смотрел в проплывающий надо мной блестящий масляной краской потолок коридора, и старался думать о приятном.
Ну, о том, например, что истязания меня клизмами, наконец, закончились, и я скоро буду дома, и мы со Светиком должным образом отметим 8 марта – до него
В операционной меня подкатили к какому-то громоздкому, негромко гудящему аппарату, обвитому кабелями и проводами, с монитором.
Около него стояли два человека в хирургических костюмах, с масками на лицах. Один из них – похоже, ассистентка, - сноровисто подготовила лежащее перед ней тело к операции: смазала йодом место прокола, обезболила. И в дело вступил хирург.
Я чувствовал, как он проколол мне бедро и стал вводить в артерию катетер. За всем, что происходит в моем теле, он внимательно наблюдал через монитор, я же, как ни пытался разглядеть, что там – не мог: мне запретили активно двигать головой.
Боли не было, только неприятно подергивало место прокола, через которое к моему сердцу, вернее, к суженному просвету в артерии двигался катетер.
Вот он поерзал-поерзал и остановился, а хирург буквально влип в монитор. Потом врач вздохнул и катетер, чуть подавшись назад, вновь стал штурмовать забитый сосуд.
Хирург возился со мной что-то подозрительно долго, что-то иногда бормотал себе под нос, ассистентка время от времени промокала ему лоб салфеткой – все как в кино, ей Богу!
Неожиданно я стал ощущать боль в области сердца. Сначала несильную, а потом все ощутимей и ощутимей. Я закряхтел.
– Что такое? – спросил врач.
– Больно в сердце, - признался я.
– Больно? – обеспокоенно переспросил он и сделал небольшое движение кистью руки. И боль тут же ушла – видимо катетер отвели от проблемного места назад.
– У нас с вами сложный случай, – наконец признался мне хирург. – Пока что я ничего сделать не могу. Полежите тут пока, отдохните, я скоро.
Он ушел, а я загрустил. Это что же получается? Если стент мне не поставят, значит, придется делать аорто-коронарное шунтирование. А я за эти два дня насмотрелся на прооперированных по этому поводу. У них огромные, на всю грудь, багровые швы, у кого-то торчат тоненькие дренажные трубочки.
Они ходят очень тихо, сгорбившись и прижимаю одну руку к операционному шву. А кто так и вообще не ходит, а ездит на инвалидных колясках.
Все это свидетельствовало об одном: операция эта полостная, довольно тяжелая и с большим реабилитационным сроком. Понятно, что если вопрос встанет о шунтировании – никуда я не денусь и лягу под нож, жизнь дороже. Но, ой, как этого не хотелось! Пока…
Мои тягостные раздумья прервал хирург. Он вернулся в сопровождении еще одного врача, они посмотрели на монитор, потом отошли в сторонку и недолго посовещались, о чем – я не мог расслышать.
Да конечно же, о том, как успешно завершить операцию – главнее задачи для них в этот момент просто не могло быть. Иначе что же – цельных три вставленных мне клистира пойдут насмарку? Большей несправедливости на свете просто быть не могло!