Под кожей
Шрифт:
— Она больна, благодаря тебе.
— Сидни, дорогая, почему обязательно нужно так себя вести? Почему мы не можем просто приятно провести время?
— Я здесь не для приятного, милого визита, — выдавливаю с раздражением.
— Почему ты всегда так ненавидишь меня? Свою собственную мать.
— А ты как думаешь? — Все старые раны открываются, мое сердце кровоточит, оно беззащитно и пульсирует от боли.
Она тяжело вздыхает.
— Значит, ты хочешь быть такой? В первый раз за несколько месяцев, когда я тебя вижу?
Я смотрю на свои ногти, цепляю кусочек кожи.
— Ты
Злость щелкает во мне выключателем.
— А тебе известно, насколько мне наплевать?
Она фыркает и вытирает глаза.
— Почему ты всегда такая жестокая? Разве я недостаточно страдала?
Я напеваю себе под нос. Я не буду слушать. Меня не переубедит эта новая Сьюзен Шоу, эта яркая и блестящая мать. Меня не обмануть. В другом конце комнаты смеется ребенок.
Мама поднимает руку. Ее ладонь нависает над моей, медля.
— Не трогай меня.
Мама опускает руку на колени.
— Я больна, Сидни. Называется пограничное расстройство личности и циклотимия, что, по словам специалистов, похоже на биполярное расстройство. Мне поставили диагноз здесь. Я была… ну, в общем, ты знаешь, как это было. Я даже не помню… — Ее голос срывается. — Я так много страдала. Моя болезнь осложняла мне жизнь.
Я сжимаю пальцы в кулаки, ногти впиваются в кожу. С другого конца комнаты доносится смех. Над чем тут смеяться? Моя душа сжимается, и мне снова девять лет, я купаю свою больную, пьяную мать, потому что она забыла, как мыться самой, и не делала этого уже несколько дней. Тогда Фрэнк впервые уехал. Он пропал на две недели, и каждый день мне казалось, что мама все глубже погружается в черную дыру, увлекая нас за собой. Я до сих пор чувствую скользкий брусок мыла в своих руках, грязную воду, резиновую кожу моей матери. Я смотрела на молочно-белую шею, пока мыла ее. Странное и стыдливое чувство охватывало меня, когда я бросала взгляд на тело мамы, на ее обвисающие груди и раздвинутые ноги, влажную наготу, обнаженную в вихре лобковых волос. Даже в девять лет я знала. Даже в девять лет, ухаживая за взрослой женщиной, я знала, что все должно быть не так.
— Ты все усложнила для нас, своих детей. У меня даже не было детства.
— Бывали и хорошие моменты, — с тоской, надеждой, почти умоляюще говорит ма.
Я качаю головой.
— Я пела тебе. Учила тебя рисовать и раскрашивать. Я помогала тебе вязать шарф в третьем классе, помнишь? Ты всегда бегала за мной, помогала мне убирать за мальчиками. Мы клали под ноги намыленные мочалки и танцевали по кухне, чтобы ее отмыть. Ты помнишь это?
Помню. Тоска по тому, чего у меня никогда не будет, змеится во мне, обвивается вокруг сердца, сжимает его так сильно, что становится больно.
— Это было очень давно.
— Не так давно. Кажется, что только вчера.
— А все те случаи, когда ты вырубалась в своей комнате на несколько дней? Все те времена, когда мне приходилось кормить, купать и одевать мальчиков, мыть посуду, драить полы и чистить унитаз, засиживаться допоздна, слишком измотанной, чтобы закончить домашнее задание? Все те разы, когда мне приходилось проверять тебя,
Она закрывает глаза.
— Мне не нравится думать об этом.
— Нет? Мне тоже. Только ты лишила меня этого выбора.
— Мне жаль, Сидни, но мне тоже пришлось нелегко. Мне так много пришлось пережить.
— А что насчет остального?
Она игнорирует меня.
— Я посещаю здесь занятия, хожу на консультации. У них есть программа по борьбе с алкоголизмом. И другие занятия, как в школе. Я могу записаться на автомеханика. Представляешь? Как я чиню машины, по локоть в черной смазке? У них даже есть сад. Мне нравилось заниматься садоводством.
— Мне плевать на сады.
— С тобой всегда так трудно, ты постоянно злишься. Знаешь, это нелегко для меня. — Она вздыхает. — Они заставляют меня говорить обо всем и помогают увидеть причины, по которым мне пришлось глушить свои проблемы алкоголем. Даже назначили лекарства, которые помогают облегчить мои страдания. В отсутствие Фрэнка мне всегда становилось так одиноко. А вас, детей, было слишком много. Я чувствовала себя подавленной.
Я продолжаю качать головой. Я не хочу это слышать. Она просто выдумывает новые оправдания. Все еще перекладывает вину. Все внутри меня словно разбитое стекло, острое и зазубренное.
— Ты знала.
— Что?
— Ты знала, что на самом деле случилось. Тем летом после восьмого класса. Я рассказала тебе.
Глаза мамы сузились.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Знаешь.
— Я понятия не имею, о чем ты. Пожалуйста, не могли бы мы просто приятно провести время?
— Я рассказала тебе правду.
— Рассказала мне что? — уточняет она, но знает ответ.
— Я пришла к тебе, и ты ничего не сделала.
— Я не хочу об этом говорить. — Она отводит взгляд от моего лица.
— А я хочу. Ты знала, что он делал со мной. Ты знала все это время. — Слова звучат как гравий в моем горле.
Что-то меняется в ее лице, какая-то эмоция, которую я не могу прочесть, мелькает в жестких чертах.
— Ну вот. Ты опять начинаешь врать.
— Тогда мы закончили. — Я быстро встаю, мои ноги дрожат. Один из охранников смотрит на меня.
— Подожди. Сядь назад.
Я просто смотрю на нее.
— Сядь.
— Скажи мне правду или я уйду.
Ма складывает руки на коленях. Кивает сама себе, как будто что-то решая. Потом смотрит мне в глаза. Ее взгляд холоден, линии вокруг рта резкие.
— Пусть будет, по-твоему.
Я сажусь.
— Ты должна понять, — начинает она медленно, ее голос ровный. — Ты была маленькой лгуньей. Ты лгала все время, пытаясь выставить меня в плохом свете при каждом удобном случае, пытаясь встать между мной и Фрэнком. Ты одевалась вызывающе, жаждала внимания со стороны мужчины, любого мужчины. Я распознала твой взгляд, движение бедер. От тебя веяло сексуальностью. Фрэнк просто мужчина, как и любой другой. Он берет то, что ему предлагают.
Внешне я даже не вздрагиваю. Я сделана из камня. Мое сердце высечено из мрамора.