Под крестом и полумесяцем. Записки врача
Шрифт:
Беспрекословное повиновение: «Есть, Алексей Константинович!»
Идеальная пациентка. Ее и лечить-то было, по правде сказать, не от чего. Ей сделали простенькую операцию на пояснице, подрезали диск. Когда-то. При царе Горохе. И это дало ей право на инвалидность, которую она с моей помощью немедленно выхлопотала; на санаторий, который выхлопотала при моем же участии; на корсет, который я ей выписал; на ежегодную повторную госпитализацию, о которой хлопотал уже я, потому что невозможно же отказать такой обожательной, такой ослепительно верной больной.
Хлопочешь,
И она стала приезжать каждый год. В самый сезон, летом, да так угадывала, что лежала со старыми знакомыми, того же сорта. Шедшими в очереди вторыми и третьими нумерами.
Я еще договорить не успевал, а она уже шла повиноваться новому назначению. Войдешь в палату – она гремит: «Девчата! Тишина! Алексей Константинович пришел!» И ко мне: «Будете меня смотреть?» «Не буду». «И правильно, чего меня смотреть».
Держала в палате масть. Шагов с пятнадцати смахивала на крепкого мужичка, но и замужем числилась, и дочку прижила. Однажды ко мне пришла ее соседка по палате, из сравнительно новеньких, еще не обтершихся.
– Алексей Константинович, это какой-то ужас. Эта женщина. Вот та, что слева лежит, у входа. С ней невозможно находиться рядом. Она говорит такие гадости… такие мерзости… вся палата в ужасе от нее, а она лежит на спине и разглагольствует. Какая похабница, какой кошмар! И каждого мужчину обсудит, и про всех советы дает… с такими подробностями, что женщины в коридор выходят…
Я, слушая, холодел. Я вел женские палаты. И знал, что неважно – хорош я собой или плох, это все ерунда. Я всегда, по роду деятельности, буду в центре внимания. Главным предметом обсуждения. Мне было страшно.
Рабочий полдень, ХХ век
А вот еще из былого.
Думая о разном-отвлеченном, я решил, что если человек вообще что-нибудь говорит, то это всегда имеет смысл и не должно пролетать мимо ушей. Речевая продукция порождается сложным анатомо-физиологическим актом, даже если не участвует психика. Участвует множество мышц, вибрируют голосовые связки, подрагивает пищевод. То есть это действие, требующее усилия, и без нужды на него не пойдет даже микроб.
Размышляя далее, я подумал, что сказанное в результате такого акта следует понимать буквально, всегда, что бы ни говорилось – во всяком случае, оставлять для буквального понимания достаточно места.
Однажды урологу К. подарили очередную бутылку водки. Или мне. Я не помню.
Короче говоря, уролог подбросил ее на ладони и с озорным видом уставился на нашу коллегу, женщину взбалмошную и нервную.
– Давайте выпьем! – воскликнул К. – Прямо здесь.
На часах было полдень.
Наша коллега пребывала в хроническом помешательстве, которое иногда прорывалось вспышками. Предугадать повод было невозможно. Уролог угодил аккуратно в фазу.
– Давайте! – крикнула она. – А давайте! Что, в самом деле?
Ее окутало пламенем
Уролог К. свернул бутылке шею и разлил водку в чашки.
– Вы что? – попятилась коллега. – Я вам не советую! Я вам не советую, честное слово, имейте в виду!
Уролог глядел на нее детскими глазами. Она вылетела из кабинета взъерошенной вороной, под хвостом у которой лопнул пистон. Мрак окутал ее, ориентиры исчезли. Когда она в безумии вернулась, мы разливали по второй.
Тут до нее дошло, что уролог К. не шутил.
Уролог промокнул рукавом рот.
– Хочется кого-нибудь трахнуть, – сказал он задумчиво.
Инсталляция
Хирург-уролог К. славился шаловливыми руками. Они работали вперед головы.
Когда нашему отделению подарили компьютер, К. обрадовался.
Играл, играл, а однажды встретил меня в дверях и радостно сообщил:
– А я Винды снес.
– Зачем?
– А не знаю! – К. держался беззаботно. – Он спросил: удалить? Давай, говорю!
Привычка набивать «большую-маленькую» в привокзальных игровых автоматах сыграла с урологом К. злую шутку. А с компьютером – еще злее. Ну, и со мной.
– Смотри, кастрируешь так кого-нибудь…
Беда была в том, что компьютер не был оснащен CD-приводом. Это была старая модель, даже не Пентиум – всего-навсего 486-й старичок. Привод приобретался отдельно. Убедить казначейшу из перевязочной в полезности это вещи было трудно. Я и картридж для принтера не любил заряжать – смотрела так, словно я на водку себе выпрашивал. Ну и на водку – какое ей дело?
Так что я не стал об этом заикаться. Пошел к начмеду, собутыльнику физкультурника. У того в кабинете тоже стоял компьютер. Я решил переписать Винды на 11 дискет.
Начмед не доверил мне это сложное дело, переписал сам.
– Инсталлируй, – сказал он небрежно.
Вид у него был при этом такой, будто он только что вернулся с банкета из Кремниевой долины. На лице читалось, что хакеры поили его вермутом.
Дело вышло дохлое, Винды не встали. Тогда я нашел среди знакомых умную девушку, промышлявшую мелким ремонтом, и нанял ее. Приступил к казначейше, вскрыл кассу рублей на триста. И пригласил умелицу.
Дальше было страшно.
День клонился к вечеру, но заведующая еще не ушла. Бабуля наша что-то высиживала у себя при закрытых дверях. Время от времени слушала подаренный ей кукарекающий будильник. Это было хорошо слышно. Я дежурил. Отлучился в приемное отделение, вернулся. Взойдя на этаж, я увидел миниатюрную фигурку моей мастерицы. Та бодро шагала далеко впереди, с рюкзачком за плечами. Безошибочно вошла в ординаторскую, где компьютер.
Тут из другой двери вышла заведующая и не менее решительно направилась туда же. Тот, кто читал основную хронику, сообразит, чем это пахло.