Под крылом дракона

Лу Терри

Я обогнула несколько высоких, в человеческий рост, костров. Машинально отметила, что многие инквизиторы с ловкостью юрких ящериц проскользнули в ряды акмальских солдат и теперь активно соблазняли их суровые сердца модной в столице карточной игрой «дохлый василиск», а не менее суровые желудки — остатками походного провианта. Да, не зря в Тальзаре любят говорить, что «добрый брат инквизитор и в драконьем пузе не пропадет»!

Возле одной из палаток я заметила Ниссу и Шенрияра — судя по раскрасневшимся лицам и яростной базарной брани, от которой даже издали уши вяли,

как лютики без солнца, они снова крупно повздорили.

Вот же неугомонная парочка…

Я тяжело вздохнула, отчего-то почувствовав себя страшно одинокой.

Внимание привлек громкий мелодичный звук — кто-то ударил по струнам лютни. Мне стало любопытно я завертела головой, пытаясь найти источник звука, сразу навеявшего меланхоличные воспоминания.

Что мне, красавица, твои чары? Кормят бродягу ноги! Так что налей поскорее чарку И провожай в дорогу!

Голос певца был глубоким, хорошо поставленным и таким знакомым, что я охнула и схватилась за грудь, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.

Невидимый певец продолжал заливаться соловьем, терзая струны так, будто играл последний раз в жизни:

А что у тебя за душой? Что у тебя за душой, путник? Пара медяков да ольховая лютня! Эх-хей!

Я наконец увидела его — возле одного из высоких костров, в окружении восхищенно примолкшей толпы, где среди незнакомых бородатых лиц мелькали любопытные мордашки илиферов. Фудо сидел на толстом сучковатом бревне, закинув ногу на ногу и подергивая сапогом в такт мелодии.

Он совсем не изменился: худой и нескладный, с растрепанными светлыми волосами и живыми глазами, сверкающими в темноте как два уголька. Присмотревшись, я увидела, что в кудрях запутались сухие травинки. На мешковатых штанах и линялой зеленой рубашке кое-где виднелись прорехи.

Я схватилась руками за щеки, искренне опасаясь, что лицо, расплывающееся в безудержной улыбке, попросту треснет.

Ох, Фудо, мой верный друг и отважный спаситель, кто бы мог подумать, что вид твоей сияющей, как новенький пятак, физиономии я когда-нибудь сочту самым прекрасным зрелищем во Вселенной!

Я подошла поближе, но не стала окликать музыканта. Не хотелось лишать всех собравшихся радости слушать его голос, полный светлой надежды… В конце концов, что еще осталось у этих изможденных войной людей?

В какой-то момент глаза Фудо скользнули по моему лицу — равнодушно, не узнавая. Впрочем, через мгновение музыкант, не прерывая задорной песни, уже сверлил меня взглядом, да так, что я даже слегка порозовела от смущения.

Песня закончилась — слушатели взорвались аплодисментами. Фудо зачехлил лютню и, раскланявшись, буквально сорвался с места, продираясь сквозь удивленную публику, как дикий кабан сквозь заросли кустарника.

— Лис,

раздери меня саламандра, сколько зим! Уже не чаял тебя увидеть! — Огласив окрестности приветственным воплем, от которого летучие мыши, прятавшиеся в смотровых башенках, испуганно заметались в небе, друг сгреб меня в медвежьи объятия.

— Нет, ну неужели это ты? Правда ты?! — Отстранившись, Фудо схватил меня за плечи и затряс с такой яростью, будто это была не встреча давних друзей, а как минимум допрос советского офицера в казематах гестапо.

— Нет, Фудо, это жертвенная Туанская дева, которая скоро вознесется на небеса… — простонала я, делая слабые попытки вырваться.

Фудо последний раз сжал меня до хруста в косточках и отпустил, позволив наконец отдышаться.

— Не могу поверить, что ты стала такой красавицей! — заявил он, жадно шаря глазами по моему лицу.

— А, это… — Я вяло потрепала кудряшки, упорно завивающиеся идеально ровными кольцами. — Иллюзия, скоро пройдет. — И добавила со вздохом: — А ты, Фудо, как был вралем, так и остался. Такими «красавицами» только ворон на фермерских полях распугивать.

— Что есть сосуд, коль пусто в нем? — сказал Фудо значительно, ткнув грязным пальцем куда-то чуть пониже моей левой ключицы. — А злато ценно без сосуда!

Быстро проникнувшись смыслом нехитрой метафоры, я зарделась. В конце концов, не каждый день тебя сравнивают с золотом! Например, тот же Дей ни разу не сказал мне чего-нибудь такого же приятного, разве что любил раньше утверждать, что в голове у меня одни лишь еловые шишки и опилки… Хотя, если верить жизнерадостному милновскому медвежонку, то это вовсе «не-бе-да» — гораздо печальнее, когда там вообще ничего нет.

— Лис, песня моя, я, знаешь ли, страшно рад тебя видеть… но что ты здесь делаешь?! — Опомнившись, музыкант с новым приливом энтузиазма тряхнул меня за многострадальные плечи.

Я открыла рот, намереваясь ехидно ответить таким же вопросом, но в этот момент лицо Фудо вдруг вытянулось и побледнело, став похожим на японскую редьку. Глаза расширились, а нижняя губа поползла вниз.

Не сразу я поняла, что внимание музыканта привлекли вовсе не мои ничем не выдающиеся прелести, иллюзию которых в основном создавал сопящий за пазухой Хууб. Его глаза, полные изумления, обшарили сначала мой файтон, задержавшись на медных пуговицах, и наконец уперлись в нашивки инквизиторского рекрута — два символа на предплечьях, вышитые золотыми нитками и отчетливо напоминающие сатанинские пиктограммы.

Я хмыкнула. Да уж, в гвардию стоило вступить хотя бы ради того, чтобы иметь удовольствие однажды увидеть Фудо потрясенным до глубины души — при том, что этого пройдоху, я знала, удивить было почти невозможно.

— Так, значит, ты теперь… — Фудо не договорил и, все еще таращась неверящим взглядом, покрутил головой.

— Как видишь, илифер имперской гвардии, это тебе не мелочь по карманам тырить! — сказала я не без некоторого самодовольства.

Впрочем, оно тут же улетучилось, стоило мне вспомнить, зачем я здесь и к чему обязывает должность инквизитора.