Под ласковым солнцем: Империя камня и веры
Шрифт:
Маршал взял планшет и с чувством выполненного долга направился на то место, где сидел.
– Кто хочет высказаться по этой теме? – Запросил спикарий, вновь вставший к трибуне.
– Я буду говорить! – послышался на всю залу громкое воззвание, с нотками наглости и самолюбия в голосе.
– Хорошо, – выдохнув, с усталостью, от этого человека, в голосе, начал говорить спикарий. – Лорд-Магистрариус.
Через несколько мгновений у трибуны уже стоял высокий мужчина, облачённый в чёрные одежды, поверх которого покоится лоснящееся фиолетовое пальто. В его глазах игриво пляшет нездоровый блеск,
– У нас решили попросить помощи… армия решила просить помощи? Решила просить наших ресурсов? – наглый голос глава бюрократии до глубины души раздражает Исайю, как и большинство парламентёров, но все лишь вздыхают, отгонная «еретические» мысли, продолжая слушать его речи. – Тогда пусть армия ответит на один вопрос: почему это случилось так, что там вспыхнул мятеж и почему его вовремя не подавили? Почему наша великая армия не смогла подавить жалкий бунт? – требовательно и вызывающе возмущается Лорд-Магистрариус.
– Я думал, за состоянием области должен следить территориальный Губернатор, – отчаянно парирует Маршал.
– Но подавление мятежей на ваших плечах, и только на ваших. И направлять к вам дополнительные войска, мы не считаем нужным. Я не считаю нужным. – С жутким самодовольством и гордыней заявил Лорд. – Так как нам нужно охранять наши границы от вторжений мигрантов и враждебных держав.
– Но кто тогда окажет нам помощь? – растерянно и с еле читаемым отчаянием вопросил маршал. – Если не собственное правительство?
– Тут мы можем помочь, – послышался из зала обременённый возрастом и мудростью голос.
По направлению к трибуне после этих слов пошёл пожилой мужчина. На нём болтается был изукрашенный кремовый балахон, расшитый золотистыми нитями, и от него пахнет десятком благовоний. Когда старик подошёл к трибуне, то он и Лорд-Магистрариусом возникло заметное напряжение и буквально пару мгновений они сцепились взглядом, будто испытывая друг друга. И после недолгой борьбы, начальник правительства, как-то нехотя, но все, же уступил место у трибуны.
– Я Верховный Отец нашей великой церкви, – громогласно и вдохновенно начал вставший у трибуны иерарх. – Мы услышали мольбы и нужды армии. Они защищают нас, оберегают наш покой, а теперь пришло время нам отплатить. Империал Экклесиас объявляет Иберийский Крестовый Поход, и отправляет несколько боевых соединений Корпуса Веры в поддержку нашим братьям в борьбе с отступниками. Праведным светом мы искореним эту сепаратискую ересь, – эффектно и, подавая призыв, басит Верховный Отец, и немного обождав, столь же помпезно продолжил. – Так же мы окажем и ресурсную поддержку доблестным сынам Рейха. Завтра мы объявим о начале благотворительной акции в храмах, мы постараемся помочь вам, чем сможем.
– Спасибо вам, ваше святейшество, – тихо, практически не слышимо проговорил сам себе маршал.
– Ха! – внезапно воскликнул Лорд. – Как можно кормить тех, кто не может подавить мятеж? – С возмущением задал свой вопрос руководитель Имперор Магистратос. – От меня они получат только статью в соответствии с Кодексом.
– Как можно кормить тех, кто не может предвидеть мятеж и тех, кто ставит не умелых губернаторов во главе? Как можно доверять тем, кто убог умом и душой и проваливает
– Да, что ты знаешь о нашей работе, господин церковник?! – импульсивно высказался глава правительства
– Вы смеете дерзить верховн…
– А заткнись, – прервал Лорд–Магистрариус кого–то парламентёра.
– А как же полк–орден? – неожиданно для всех присутствующих спросил Исайя. – Если их призвать, они помогут побороть опрометчивое восстание… они для этого и служат.
– Эти предатели мало что могут. И они продемонстрировали своё свинство тем, что просто не хотят жертвовать на этой войне собой, – дерзит Главный Лорд. – Вон-а, мы их ещё звать должны? Пусть сами приходят и берутся за оружие.
– А может, они лучше натренированы, и не бросаются в бой сломя головы, стараясь выполнить ваши, порой безумные, приказы.
– Да как ты смеешь их поддерживать, ты гнида полк-лоялисткая.
После этого в зале вспыхнула волна негодования, от нанесённого оскорбления. При первом Канцлере такой дерзости никто себе не позволял, но вот за время правления второго наступило время раскрепощения в кругах власти и взаимные оскорбления почти стали нормой. Священными постулатами Рейха любое оскорбление в стенах Капитолия было запрещено, и поэтому эта ситуация многих просто ввела в неподдельный ступор. Многие стали выражать своё недовольство. Заседание Капитула грозило превратиться в обычный базар, несмотря на присутствующих рядом охранников, что с недоумением смотрят на происходящее. Некоторые из охранников уже потянулись к дубинкам на поясе. Кто–то из парламентёров переглядывался, не зная, как на это реагировать, ибо такой беспорядок грозил собой в первый раз.
Но вдруг неожиданно быстро настала тишина и гул, ор в зале унялся. А разгневанные парламентёры поспешили покорно занять свои места. К трибуне уверенной походкой идёт второй Канцлер, вызывая благоговейный трепет у каждого присутствующего.
Несколькими минутами ранее.
– Вы готовы? – прозвучал заботливый старческий голос.
– Я готов, помощник Мицелий, – послышался как некогда уверенный ответ.
Это обычная и странно простая для такого человека комната. Её небольшие размеры создают эффект тесноты, и вещей в ней было не много: небольшой книжный шкаф, роскошный рабочий стол, диван из кожи. В комнате есть один лишь окно, которое по углам прикрывают алые занавески. У окна своё место заняли два стула, на которых и расположились присутствующие.
Первый – человек высокого роста, с длинными до плеч светлыми волосами, неимоверно утончёнными чертами лица и худощавым телосложением. На нём, как на манекене кожаное пальто, явно большое, тканевые чёрные штаны и кожаные сапоги. Второй же – мужчина низкого роста, с короткими седыми волосами, более плотным телосложением и в простом зелёном костюме дворецкого.
– Скажи мне, Мицелий, почему ты так долго служишь мне?
– Я десятилетия нёс службу и вашему предшественнику, этой мой долг. Да и нужно же просто работать, а может, я слишком стар и сентиментален и не могу покинуть службу, на которой я столько долго пробыл, что она стала частью меня.