Под небом Эллады
Шрифт:
Окончив воззвание, которое каждый из присутствующих тихо, почти про себя, повторял за жрецом, последний пригласил граждан теснее сплотиться и сам обнес поросенка вокруг толпы. Затем прислужники быстро зарезали животное и выпустили часть крови его в заранее приготовленную большую медную чашу. Пока на алтаре Деметры складывались сухие сучья маслины и пучки соломы для костра, на котором вскоре должна была сгореть часть жертвы, жрецы окропили всех присутствующих кровью животного и затем погрузили в ее остаток пальцы правой руки. Темный дым сизой струйкой взвился к небесам, яркое пламя быстро охватило сучья и солому на алтаре, и часть жертвенного животного запылала на огне.
Обряд очищения Пникса перед народным собранием кончился и можно было приступить к обсуждению неотложных вопросов, собравших сюда эту многотысячную, благоговейно настроенную толпу. Она явилась сегодня на Пникс не только без всякого принуждения, как это обыкновенно бывало, но с большой готовностью и явной надеждой увидеть волновавшие ее думы и сомнения наконец разрешенными.
Снова на середину площадки выступил глашатай и, воздев руки к Акрополю, сотворил краткую молитву о благоденствии государства и счастье всех граждан. Моление свое,
– Афинские мужи и доблестные граждане! Мудрые архонты и выборные должностные лица наши созвали вас сегодня на Пникс для сообщения вам чрезвычайно важного решения. Обсудите его хорошенько и дайте свой веский и мудрый совет. Всем вам ведомо, какие тяжелые времена переживает священный град Афины. Ужасная повальная болезнь обуяла его, и граждане наши ежедневно гибнут от нее целыми сотнями. Нет дома, стены которого не оглашались бы рыданиями по поводу внезапной кончины того или другого, а то и нескольких членов семьи. Матери оплакивают детей, мужья жен, отцы сыновей своих. Грозные знамения предшествовали и сопутствовали этому народному бедствию, являя гнев богов и требуя умилостивления грозных небожителей. Мы приносили жертвы, мы удалили из своей среды нечестивцев Алкмеонидов, осквернивших святость города Паллады, мы выбросили за пределы нашего отечества даже кости покоившихся в могилах сородичей этого гнусного отродья, мы старались точным исполнением всех установленных обрядов умилостивить безжалостную богиню ночи, сереброкудрую Гекату, но все было тщетно: бедствия, одно тяжелее другого, преследуют нас по-прежнему, и нет уже более сил бороться со страшной напастью. Все мы изнываем от горя и тоски, и будущее рисуется нам в самых мрачных красках. Вдобавок нет и двух дней, как до нас дошла печальная весть о новом постигшем народ афинский несчастье: цветущий, славный, богатый остров Саламин, из-за которого было пролито уже столько крови, вновь отнят намедни коварными нашими соседями, мегарянами, мстящими за безбожное убиение сторонников благородного Килона. Вместе с Саламином мы лишились – да дадут мне боги силу сказать вам это! – и оплота и гордыни нашей, славной гавани Нисеи. На лазоревых волнах ее бухты отныне уже не будут невозбранно качаться наши быстроходные триремы, которым только с великим трудом и то лишь благодаря заступничеству пенорожденной Афродиты удалось спастись от алчных мегарян.
Глухой ропот пробежал по скамьям, на которых, тесно прижавшись друг к другу, с затаенным вниманием следя за речью взволнованного эпистата, сидели опечаленные афинские граждане. Казалось, напоминание об утрате Нисеи подействовало на них сильнее, чем описание прочих пережитых за последнее время бедствий.
Дав слушателям несколько успокоиться, эпистат продолжал:
– Бороться против решения всесильных парок [20] смертным немыслимо. Но в нашей власти смягчить гнев небожителей. И вот отцы государства собрались на мудрый совет и, после долгого размышления и обсуждения, решили обратиться к чрезвычайной мере, предложенной им нашим умудренным опытом и доблестным соотечественником Солоном, сыном Эксекестида. Дело идет о скорейшем приглашении сюда, в Афины, славного мужа, великого мудреца, любимца богов, старца Эпименида из критского города Феста. Слава об этом почтенном старце, имя которого каждому из вас, конечно, хорошо известно, могучей волной разливается по всему эллинскому миру, и отзвуки ее слышатся также на дальнем Понте, в хладной стране счастливых гипербореев, на знойных берегах священного Нила, в степях, широкой равниной раскинувшихся между страной искусных в науках вавилонян и землей всезнающих магов Индии, и, наконец, в пределах далекой, обильной серебром Иберии, у самых крайних столпов Геракла. Если этот славный муж согласится прибыть в Афины и подвергнуть коренному очищению наш город, боги, несомненно, сменят гнев свой на милость, и мы снова сможем вздохнуть свободно. От вас же, здесь собравшиеся граждане, зависит одобрить решение архонтов, ареопагитов и старейшин и поднятием рук принять предложенную меру. Как и всегда, вы не поторопитесь своим решением; чтобы потом не раскаяться в своем приговоре, здраво обдумайте его. Но предварительно выслушайте гражданина Солона, который просит у нас права обратиться к вам с речью. Он ближе познакомит вас с достойной личностью старца Эпименида, с которым он связан многолетней и тесной дружбой. Глашатай, предложи Солону, сыну Эксекестида, вступить на кафедру и воспользоваться данным ему разрешением.
20
В древнеримской мифологии – три богини человеческой судьбы, то же, что в древнегреческой мифологии мойры.
Бурные рукоплескания огласили воздух, когда на возвышении для ораторов появилась коренастая, всем хорошо знакомая фигура одного из популярнейших граждан. Благородное, правильное лицо мыслителя и друга народа дышало величавым спокойствием, и голос Солона, несколько глухой, сразу окреп, когда в тысяче любовно обращенных на него взоров именитый афинянин увидел, с какой неподдельной радостью, с какой твердой, незыблемой надеждой взирают на него удрученные постигшим их тяжким горем сограждане. Слегка опершись левой рукой о выступ каменного возвышения, Солон сказал:
– Хвала богам, давшим мне возможность сегодня снова обратиться к вам с речью, афинские мужи! По теплому приему, которым вы удостоили меня, мне ясно, что мера правительства пришлась вам по сердцу. Да иначе и быть не может. Нас постигло из ряда вон выходящее бедствие, и мы должны прибегнуть к необычайному средству. В чем оно заключается, вы уже знаете. Не стану повторять вам поэтому слов эпистата, а поделюсь лишь тем, что я знаю о славном Эпимениде, давнишней дружбой которого я, доподлинно, вправе гордиться. Не сомневаюсь, что вы, узнав, на ком остановился выбор властей, ни
Уже рождение Эпименида, сына Доссада, указывает на то, что с самого начала этот человек был отмечен богами и предназначен совершать необычайные дела. Мать его, нимфа Балта, родословная которой теряется в глубокой древности и связана со знойными степями плодоносной долины Тигра и Евфрата. Балта – родная сестра, быть может, супруга грозного ассирийского Бала, отца богов, принявшего у вавилонян имя зиждителя Бела, а у хитроумных финикийцев известного под названием могущественного властелина Ваала. Родина Эпименида – город Фест на остров Крит, где столько финикийцев и где вавилонские купцы устроили такое множество огромных торговых складов. От имени Крита он получил, вероятно, также и прозвище курета [21] , что опять-таки устанавливает связь божественного старца с таинственным Востоком. Еще в раннем детстве Эпименид увлекался не играми сверстников, а предпочитал внимать наставительным речам великих мудрецов и жрецов, которым он сам вскоре уподобился в мудрости. Годы шли, и Эпименид, став эфебом (юношей), решил посвятить себя служению богам. Много храмов в разных городах родины, в Египте, на островах и в Азии посетил он, но нигде не находил он истинного, бескорыстного благочестия. Всюду жрецы поражали его тем, что больше думали о лучших для себя частях жертвенных животных, чем о служении богам и молитвах им. И вот, достигши зрелых лет, Эпименид решил удалиться в уединенное место, где он мог бы поселиться в простой пещере и где божественная мысль его, не стесняемая никем и ничем, была бы в состоянии свободно вознестись к величайшим истинам бытия, чтобы лицезреть богов и свободно общаться с небожителями, уже заранее отметившими его печатью своей. Это общение с богами в знойный ли день, когда травы и злаки блекнут от палящих лучей Гелиоса, в тихий ли вечер, когда ночной ветер таинственно шумит в верхушках кипарисов, в темную ли ночь, когда природа мирно спит под покровом мириадов блещущих звезд, общение это было угодно богам, и они решили вознаградить Эпименида за его любовь к ним. Зевс наслал на него однажды ночью мягкокрылого бога Морфея, и тот навеял на Эпименида столь глубокий сон, что прошло целых сорок лет, прежде чем мудрец проснулся. За это долгое время боги раскрыли ему все тайны мироздания. Когда Эпименид проснулся, он был уже преклонным старцем с убеленной сединами головой, но с запасом таких удивительных знаний, равных которым нет и не было ни у одного из смертных. Не будучи посвящен в таинства великой богини земли, Деметры, он знал их в совершенстве; звуки божественного Орфея, когда-то своим чудным пением заставлявшего внимать себе диких зверей, забывавших свою врожденную кровожадность, таинственный культ бога Диониса-Загрея, столь недоступный пониманию обыкновенных людей, – все это стало ведомо Эпимениду. Вместе с тем сын Балты ясно сознал и цель своей жизни. Он стал странствовать из города в город, из земли в землю, с острова на остров, всюду проповедуя, как надо молиться богам, как следует умилостивлять их, как подобает жить людям, чтобы снискать благоволение небожителей. Тайны природы раскрылись Эпимениду, и он почувствовал в себе силу властвовать над стихиями. И много чудес творил он, множество, по-видимому, невероятных исцелений удалось совершить ему, массу случаев умилостивления богов, разгневанных человеческим нечестьем, рассказывают о нем во всех концах земли. Науки и высшее знание халдеев и египтян, индусов и дальних эфиопов раскрылись Эпимениду, и нет сейчас на свете человека мудрее его. Он доподлинно достоин быть причисленным к знаменитейшим эллинским мудрецам. Ему надлежит вскоре, если вы ничего не имеете против того, осчастливить нас своим приездом сюда, и он, божественный старец, сумеет найти средство очистить наш многострадальный город от тяготеющего над ним проклятия богов. Я думаю, что среди вас, о граждане, не найдется никого, кто отверг бы предложение властей о скорейшем вызове Эпименида. Я не сомневаюсь в исходе вашего голосования. Я уверен в успешности предлагаемой меры и вашем ей сочувствии.
21
Куреты жили, по преданию, во времена Сатурна, на острове Крит. Их было девять, и они считались покровителями разных искусств. По всей вероятности, в их лице мы имеем дело с древнесемитическими божествами.
С этими словами Солон, лицо которого, по мере того как он говорил, воодушевлялось все более и более, сошел с кафедры. В ту же минуту отовсюду раздались возгласы: «Эпименида, Эпименида!», и тысячи рук возделись.
Выбор архонтов, ареопагитов и старейшин был таким образом единогласно принят народным собранием. Не расходясь по домам, афинские граждане тут же уполномочили Солона написать соответственное послание Эпимениду и в скорейшем будущем отправить за старцем корабль на остров Крит.
Юго-западная оконечность Аттики, так называемая Пирейская коса, увенчана двумя холмами, Пирейским и Мунихийским, с которых открывается далекий вид на море. На горизонте, в тумане, еще не успевшем растаять от первых лучей восходящего солнца, смутно виднелись очертания гористого острова Саламина, постепенно прояснявшиеся и принимавшие обычную резкость по мере того, как снопы света заливали окрестность. Туман понемногу расходился, расплываясь в воздухе, который был еще довольно прохладен. Море сверкало и искрилось всеми цветами радуги. С тихим рокотом ударялись его изумрудные волны о прибрежный песок и, обливаясь серебристой пеной, быстро катились обратно в беспредельный темно-голубой простор.
На вершине Мунихийского холма и по южному отлогому склону его, где среди зелени садов белели невысокие домики местных жителей, теперь, несмотря на ранний час, было очень много народа. Все эти люди волновались, суетились и, видимо, ждали чего-то необыкновенного. Многие взобрались на самую кручу холма и, приставив ладони к глазам, пристально смотрели на юго-восток, в ту сторону, где солнце во всей своей южной красе и мощи медленно выплывало из морской пучины, казавшейся в эти минуты расплавленным золотом.