ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы
Шрифт:
Доходы Церкви были также очень велики, немцы не облагали их налогами. Таким образом, открывалась возможность ремонтировать церковные здания как уже действовавшие, так и остальные. К 1944 году в городе было открыто уже восемь христианских храмов, не считая баптистской молельни. Возобновил свою деятельность также и женский Спасо-Евфросиньевский монастырь [88] . Крестные ходы по особо торжественным случаям, как, например, перенесение мощей, и по большим праздникам собирали многие тысячи людей из города и деревни, совершенно запружая улицы и останавливая движение военных автомашин. Немцы, хотя и не особенно охотно, принуждены были мириться с этим. Церковный звон, совершенно запрещенный большевиками еще в 1925 или 1926 году [89] , опять зазвучал над городом. Верно, хороших колоколов взять было уже негде.
88
В оккупации осенью 1943 началось возрождение иноческой жизни. 25 октября 1943 из Витебска в Полоцкую обитель вернулись нетленные мощи ее святой основательницы. В 1960 монастырь закрыт вторично. Возрождение монастыря началось только в 1989.
89
В 1929 секретариат ВЦИК принял постановление «Об урегулировании колокольного звона в церквах», которым предоставил право «регулирования колокольного звона» местным горсоветам и исполкомам.
В январе 1942 года немцы арестовали католического ксёндза, и ни он, ни какой-либо другой католический священник так и не был больше допущен в город на постоянное жительство. В костёле регулярно служил, один раз в месяц, специально приезжавший для этого из Западной Белоруссии ксёндз-поляк, а иногда, в свободное от своих прямых обязанностей время, немецкий военный патер. Немецкие солдаты и офицеры имели для молитвы свои богослужения в походных храмах, но из любопытства заходили, конечно, и в городские церкви. В подавляющем большинстве случаев они вели себя вполне корректно.
Вопреки мнению немецких национал-социалистов, здоровая национальная общественность не выродилась и не умерла за длительный
90
Распространенные в послевоенной эмиграции цифры, которые сегодня необходимо скорректировать, чтобы представлять более реалистичные, но на самом деле не менее ужасные последствия социалистического эксперимента в России.
В 1917–1940 большевики физически уничтожили 134 тыс. клириков Православной Российской Церкви и членов их семей. К концу 1930-х из 1246 российских монастырей более 1200 были ограблены, разорены или взорваны по распоряжению властей. Более 70 тыс. храмов подверглись разорению, закрытию или осквернению. Из храмовых зданий органы советской власти изъяли ценностей более чем на 7 млрд. рублей. По статистике МВД СССР (на декабрь 1953), за 1921–1938 органами ВЧК-ОГПУ-НКВД за «контрреволюционные преступления» были арестованы более 3,3 млн. человек, из которых осуждены около 3 млн. человек. В том числе во время «ежовщины» (октябрь 1936 — ноябрь 1938) органы НКВД арестовали 1420711 человек, из них расстреляли — 678407. В жертвы «ежовщины» включены и около 10 тыс. представителей ком-начполитсостава РККА (от среднего звена и выше), репрессированных в 1936–1938.
В 1930–1932 во время коллективизации оказалось раскулачено более 1 млн. крестьянских и казачьих хозяйств с общим населением 6–8 млн. человек. За период 1930–1940 принудительным депортациям и массовому переселению в отдаленные районы страны в результате раскулачивания подверглись около 4 млн. человек, из которых по ныне опубликованным данным умерли в созданных властью нечеловеческих условиях спецпоселков и мест спецпоселения от 1,1 до 2,2 млн. крестьян, казаков и членов их семей. Осенью 1932 для того чтобы сломить пассивное сопротивление коллективизации в хлебопроизводящих районах Советского Союза (Украина, Дон, Кубань) и некоторых других регионах (Казахстан, Киргизия, Молдавская АССР, Поволжье, Западная Сибирь), Политбюро ЦК ВКП(б) предприняло ряд спецмер (насильственные хлебозаготовки вплоть до изъятия семенного хлеба) для организации в перечисленных районах массового голодного мора. Секретными постановлениями Политбюро и ЦК ВКП(б) указанные районы блокировались по административным границам, выезд населению за пределы пораженных голодом областей запрещался. В итоге зимой и весной 1933 в указанных районах (в Молдавии голодали уже со второй половины лета 1932) разразился невиданный голод, жертвами которого пали, по оценкам историков и демографов, не менее 6–7 млн. человек. Это был уникальный случай в истории, когда правительство собственной страны по политическим мотивам уморило голодом несколько миллионов своих граждан, включая женщин и детей.
С начала принудительной коллективизации зимой 1930 и вплоть до лета 1940 в СССР неуклонно и поступательно создавалась система принудительного труда трудоспособного населения. Малейшее нарушение трудового законодательства влекло беспощадные репрессии — вплоть до заключения в концлагеря и расстрела. В массовом порядке репрессии следовали за нарушение следующих нормативных актов: закона от 7 августа 1932 «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности» и указа ПВС СССР от 26 июня 1940 «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих с предприятий и учреждений». Закон от 7 августа 1932 предусматривал применение к «расхитителям социалистической собственности» расстрела с конфискацией имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишение свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества. Универсальность бесчеловечного юридического постановления, прозванного «указом семь-восемь», узаконила и расширила террор государства против граждан СССР, так как почти что каждого можно было обвинить в «расхищении социалистической собственности». Работница с фабрики, укравшая катушку ниток («80 метров пошивочного материала»), или полуголодный колхозник, подбирающий оставшиеся после уборки хлеба колоски, чтобы спасти детей от голодной смерти, стали жертвами этого закона. Оказались осуждены многие колхозники, действительно подбиравшие колоски после уборки хлеба, поэтому он получил еще одно название — «закон о колосках». По подсчетам доктора юридических наук Ю. И. Стецовского, за время действия драконовского постановления арестам «за колоски» подверглись не менее 1,5 млн. крестьян.
По указу ПВС СССР от 26 июня 1940 только за июнь — декабрь 1940 в СССР были осуждены 2091438 человек. Таким образом, в 1930–1940 большевики физически уничтожили более 9 млн. граждан Советского Союза, из которых абсолютное большинство составили жертвы организованного Политбюро ЦК ВКП(б) в 1932–1933 голодомора (в среднем 6,5 млн.) и погибшие после раскулачивания спецпереселенцы (в среднем 1,5 млн.). Исходя из опубликованных материалов по динамике численности и среднегодовой смертности заключенных ГУЛАГа в 1930–1940, мы можем с осторожностью предположить, что в лагерях погибли не менее 500 тыс. человек. Остальные пали жертвами расстрелов и карательных акций при подавлении крестьянских восстаний 1930–1932.
91
К январю 1942 по оценкам ОКХ на Восточном фронте были взяты в плен от 3,35 млн. до 3,8 млн. человек. В советском плену к 1 января 1942 находились чуть более 9 тыс. немецких военнопленных.
92
Летом 1950 общая численность заключенных в лагерях, тюрьмах, колониях и на этапах достигла 2,8 млн. человек, на 1 января 1953 — 2472247 чел. в лагерях и колониях и 152614 чел. в тюрьмах.
93
По расчетам краеведа Б. В. Сенникова, численность населения Тамбовской губернии после знаменитого восстания 1920–1921 сократилась на 200–240 тыс. человек. По официальным данным ОГПУ за январь — апрель 1930, по Советскому Союзу было отмечено более 6 тыс. случаев разных протестных выступлений и вооруженных акций в связи с принудительной коллективизацией, в которых участвовали почти 1,8 млн. человек.
Здоровые ростки, новые побеги так и прут в России отовсюду. Жизненная цепкость и принципиальная несгибаемость нашей эмиграции стала «притчей во языцех». Весь мир, опять же, теперь знает о событиях 15–16 октября 1941 года в Москве, когда коммунисты, милиция и НКВД, подавшись панике, в одну ночь сбежали из города, а рабочие и служащие на утро, как ни в чем не бывало, выбрали из своей среды новую администрацию и спокойно остались на прежних местах [94] . Даже миллионы расстрелянных и замученных НКВД молчаливо свидетельствуют всему миру о том, что русский народ отнюдь не побежден. Замучены, расстреляны и сосланы не все. На воле остались родственники, единомышленники и друзья. Их больше, чем пострадавших, и это грозная сила. Пускай в нее не верит Запад. Большевики о ней знают и трепещут. Недаром же во многих городах западной половины европейской России до Москвы включительно по мере приближения волны германского наступления одновременно с беспорядочной эвакуацией учреждений и предприятий происходили под шумок планомерные аресты наиболее активных граждан из всех слоев населения, а особенно из среды интеллигенции [95] .
94
Это преувеличение автора воспоминаний, но, тем не менее, паника и кризис местной власти в Москве 15–16 октября 1941 остаются историческим фактом. По неполным данным военной комендатуры Москвы, в эти дни из 438 предприятий, учреждений и организаций сбежали 779 руководящих работников, похитивших около 1,5 млн. рублей и угнавших более 100 легковых и грузовых автомобилей. Партийная комиссия при Московском комитете ВКП(б) за период с 25 октября по 9 декабря 1941 исключила из партии за паническое поведение 16 октября около 950 человек, в том числе многих ответственных партработников и руководителей предприятий (заместителя заведующего оргинструкторского отдела МК ВКП(б) А. С. Глебова, директора Московского планового института В. Л. Игнатьева, директора Молокозавода № 2 Л. С. Мороза, секретаря Шаховского РК ВКП(б) М. В. Мухина, инструктора сектора единого партбилета оргинструкторского отдела МК ВКП(б) Р. И. Трифонова и др.).
95
По официальной статистике МВД СССР (по состоянию на декабрь 1953), за 1941 за «контрреволюционные преступления» были осуждены 75411 человек, в том числе за «антисоветскую агитацию и пропаганду» — 35116 человек. Из 75411 человек 8001 был осужден к расстрелу, на срок от 11 до 15 лет — 507 человек, от 6 до 10 лет — 40678 человек, на срок от 3 до 5 лет — 23815 человек и т. д.
Город Полоцк не мог и не должен был быть, конечно, каким-то особым исключением из общего правила. После знакомства с местным начальником банка и его женой я в долгие зимние ночи, ложась спать на голодный желудок в холодной комнате, все думал и думал о том, где нужно искать родники народной жизни, которые коммунистам не удалось уничтожить ни перед приходом немцев, ни после него. Думал, думал и, наконец, надумал…
На самой дальней окраине города Полоцка, в слободе, когда-то давно разросшейся около стен знаменитого Спасо-Евфросиньевского монастыря, в хибарке-сторожке жил маленький тщедушный семидесятисемилетний священник, о. Иоанн. История его проста и может быть рассказана в нескольких словах. Крестьянин по происхождению, очень умный и одаренный от природы, но без большого образования, он, прослужив свыше пятидесяти лет в качестве деревенского фельдшера, в 1936 страшном году, т. е. в самый разгар «ежовщины» [96] , принял священство. Непосредственным толчком к его рукоположению послужил арест последнего в городе Полоцке священника, которому, как надеялись власти, не найдется больше преемника. Ивана Константиновича Соколовского знал, любил и уважал весь округ, а деревня — в особенности. Он был членом тайной (или «катакомбной») церкви [97]
96
Апогеем «ежовщины» считается период с 5 августа, когда вступил в действие оперативный приказ № 00447 от 30 июля 1937 наркома внутренних дел, генерального комиссара госбезопасности Н. И. Ежова, по 31 декабря 1937. За указанный период по Союзу ССР был арестован 555641 человек, из них осуждены «тройками» — 553362 человека (в том числе к расстрелу — 239252 человека; из расстрелянных 105124 чел. относились к категории «бывших кулаков»).
97
Вероятно, речь идет о клириках и мирянах («иосифлянах») — последователях митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых) (1872–1937), расстрелянного органами НКВД 20 ноября 1937 в Чимкенте вместе с митрополитом Кириллом (Смирновым), первым кандидатом на должность Патриаршего Местоблюстителя по завещательному распоряжению Святейшего Патриарха Тихона (Беллавина) от 25 декабря 1924.
После знаменитого Послания («Декларации») Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) от 16/29 июля 1927 митрополит Иосиф подверг его жесткой критике, затем отказался признавать законность своего перевода на Одесскую кафедру и не пожелал оставить Ленинградскую епархию. В ноябре 1927 в Ленинграде появились первые приходы «иосифлян» («непоминающих») во главе с епископом Дмитрием (Любимовым), то есть тех клириков и мирян, которые отказывались поминать за богослужением митрополита Сергия (Страгородского). В ответ 17/30 декабря митрополит Сергий и временный Патриарший Священный Синод запретили в священнослужении всех оппозиционных ленинградских епископов. В январе 1928 «иосифлянский» раскол стал очевидным фактом и вышел за пределы Ленинградской епархии, затронув Воронежскую, Вятскую и Ярославскую епархии. В следующие месяцы сторонники митрополита Иосифа стали принимать документы с каноническим обоснованием своего отделения от митрополита Сергия. 14/27 марта 1928 сергианский Синод запретил в служении 8 архиереев, в том числе митрополита Иосифа. С 1928 органы ОГПУ жестоко преследовали «иосифлян», священники которых к середине 1930-х практически все перешли на нелегальное (катакомбное) положение. На оккупированных территориях РСФСР в 1941–1942 часть «иосифлян» легализовала свою деятельность, отчасти при помощи Псковской православной миссии. Истинно-православные христиане (ИПХ) в 1930-е близко примыкали к «иосифлянам», но их позиция по отношению к митрополиту Сергию и советской власти отличалась большей непримиримостью. В наибольшей степени движение ИПХ было представлено в Центрально-Черноземных областях РСФСР (Воронежская, Тамбовская обл.) и в 1942–1943 — в Локотском самоуправляющемся округе Б. В. Каминского.
Время служения алтарю о. Иоанна Соколовского при советской власти исчислялось всего несколькими неделями: его, как и его предшественника, вместе с женой очень скоро забрали в НКВД и продержали до самого прихода немцев. Престарелая чета сидела в Полоцке и испытала на себе все виды «морального» воздействия. Большевики хотели во что бы то ни стало добиться, чтобы популярный в городе старик снял с себя сан. В «ежовских рукавицах» матушка быстро скончалась, а батюшку морили голодом и продолжали время от времени бить в течение нескольких лет. По свидетельству сидевших с ним вместе лиц (он сам о себе никогда ничего не рассказывал), о. Иоанн имел обыкновение после каждого удара произносить: «Спаси, Господи!», что особенно приводило в ярость его палачей. Когда пришли немцы, старого священника, полуживого, с переломанными ребрами, выбитыми зубами и с незначительными остатками медленно выдерганных усов и бороды, вынесли на руках другие освободившиеся заключенные.
Когда я познакомился с ним, он не только уже служил в маленькой монастырской церкви, но и довольно бодро расхаживал, прихрамывая, с палочкой по всему городу.
В келье этого совершенно больного, но очень сильного и бодрого духом человека начали постепенно собираться и объединяться лучшие представители тех многочисленных русских людей, которые, с одной стороны, ненавидели большевиков и советскую власть, а с другой — не хотели быть только послушным орудием в руках завоевателей. Среди них был Михаил Евсеевич Зуев [98] , известный в дальнейшем начальник отрядов крестьянской самообороны, который, несмотря на свое старообрядчество, очень любил и почитал православного священника, о. Иоанна. Группа, собиравшаяся около о. Иоанна, состояла первоначально из 8—10 лиц самого разного социального происхождения.
98
Зуев Михаил Евсеевич (около 1890 — после 1945) — организатор крестьянского самоуправления и самообороны на оккупированной территории в районе Полоцка (1941–1944), поручик ВС КОНР. Старовер. К июню 1941 жил в деревне Саскорки. Офицер Абвера Д. П. Каров (Кандауров) описывал его так: «Среднего роста, широкоплечий, крепко стоящий на ногах, обутый в мягкие сапоги. Почти лыс, носил огромную бороду и усы рыже-седого цвета. Маленькие глаза из-под густых бровей смотрели на меня ласково-притворно улыбаясь. Поверх рубахи — городской черный пиджак». В 1929–1940 трижды подвергался репрессиям органами ОГПУ-НКВД за критику коллективизации и «религиозную агитацию». Имел двух сыновей, сосланных в 1930-е в Сибирь. В 1941–1942 создал своеобразный самоуправляющийся район с преобладанием частного крестьянского землепользования, общинного суда, староверческой дисциплины и сельсоветов из стариков. Колхозы были распущены, землю делили по едокам. Птицу разделили по частным хозяйствам, скот остался в общественном пользовании. На каждую семью с детьми полагалась корова. К концу 1942 сформировал самооборону численностью около 100 человек при четырех трофейных пулеметах. Полностью контролировал несколько удаленных от Полоцка деревень, в которых не было ни немецкой администрации, ни партизан. От отправки молодежи на работу в Германию отказался. Неоднократно выигрывал стычки с партизанами, отразил несколько попыток партизанского вторжения на территорию самоуправления и в то же время не допускал вмешательства в жизнь самоуправления оккупационных властей. В 1943–1944 за отличия в борьбе с партизанами награжден двумя знаками отличия для восточных добровольцев «За заслуги» II кл. «в бронзе» и одним (весна 1944) II кл. «в серебре». Летом 1944 организовал эвакуацию желающих в Восточную Пруссию, вывел около 700 беженцев и около 300 бойцов самообороны. На апрель 1945 — в Хойберге, при штабе формировавшейся 2-й пехотной дивизии ВС КОНР; произведен в поручики власовской армии. Во второй половине апреля решил пробираться из Германии в родные места для организации антисоветской повстанческой деятельности и пропал без вести.
Располагавшая прекрасной информацией о том, что происходит вокруг, группа, когда я в нее вошел ранней весной 1942 года, определяла и расценивала создавшееся положение примерно следующим образом:
A. Наилучший вариант исхода войны заключается в том, чтобы немцы успели окончательно разгромить Сталина раньше, чем союзники раздавят Германию. Вероятность такого варианта тогда казалась весьма большой. С этой точки зрения, было желательно, чтобы события на западе развивались медленно, а на востоке — быстро.
Б. Медленные действия союзников и вступление в войну Японии расценивались положительно. Немецкая политическая близорукость — отрицательно. Однако после зимнего поражения немцев под Москвой можно было надеяться, что немцы поумнеют и обратятся за помощью к русскому народу.
B. Насколько выгодными казались с этой точки зрения поддержка немцев и создание русской национальной армии из военнопленных и перебежчиков [99] , настолько же опасным и вредным — коммунистическое засилье в организованных немцами на оккупированной территории русских учреждениях и зарождающееся при помощи советских парашютистов партизанское движение.
99
Осенью 1941, зимой 1941/42 и весной 1942 с аналогичными инициативами выступил ряд высокопоставленных генералов и офицеров Вермахта. Среди них, в первую очередь, стоит назвать генерал-квартирмейстера Генерального штаба ОКХ генерал-лейтенанта Э. Вагнера, участников антинацистского сопротивления в штабе группы армий «Центр» — начальника оперативного отдела полковника X. фон Трескова и начальника разведывательного отдела майора Р. К. фон Герсдорфа, командующего войсками безопасности тыла группы армий «Центр» генерала пехоты М. фон Шенкендорфа и др. Однако подобного рода предложения кардинальным образом противоречили основам нацистской восточной политики, поэтому чаще всего категорически отклонялись или попросту игнорировались вышестоящими берлинскими инстанциями. Все же в марте 1942 в районе между Оршей и Смоленском по инициативе прибывшей из Берлина группы русских эмигрантов (хорунжего Русской народной армии С. Н. Иванова, генерал-майора С. Н. Булак-Балаховича, участника Белого движения на Юге России полковника К. Г. Кромиади, лейтенанта Национальной армии генерала Ф. Франко И. К. Сахарова и др.) началось создание Русской национальной народной армии (РННА, или подразделение Абвсркоманды-203), первой крупной экспериментальной части из советских военнопленных. Со стороны Вермахта акцию курировал начальник Абверкоманды-203 подполковник В. фон Геттинг-Зеебург.
Г. Все сходились на том, что тактика работающих у немцев коммунистов сводится к прямому вредительству, провокации и физическому уничтожению русских антибольшевиков. Это достигалось путем шпионажа в пользу Советов, путем дезорганизации городской и деревенской жизни, путем умышленного притеснения местных жителей и путем ложных доносов. Коммунисты больше всего на свете боялись дружественных отношений между немцами и местным населением [100] .
100
С этим утверждением сочетаются результаты исследований по истории оккупации Ленинградской области петербургского историка Н. А. Ломагина, одного из наиболее авторитетных специалистов по изучению общественных настроений в годы войны.
Здесь уместно процитировать отрывок из монографии Ломагина: «С целью преодоления крайне нежелательной для советского режима тенденции [партизанами] предпринимались попытки спровоцировать немцев на жестокие действия по отношению к гражданскому населению. Примером такой деятельности был спецотряд [разведуправления Ленинградского фронта?] В. И. Силачёва, который 29 октября [1941] уничтожил несколько лиц, сотрудничавших с немцами. В ответ на это 5–6 ноября были расстреляны 15 человек из числа местного населения. “Тут уж население не стало говорить, что немцы не зверствуют, не расстреливают”, — с удовлетворением отмечал [в дневнике] Силачёв. Помимо уничтожения пособников оккупационных органов отряд Силачёва фактически занимался устрашением, распространяя слухи о том, что ожидает коллаборанта. После операции по уничтожению некоего кулака Матвея, оказывавшего содействие немцам в Славковском районе, “была создана такая легенда [легенда ли?], что Матвей был рассечен на куски и что всех ожидает это, если они будут воевать против советской власти”. Таким же образом советская разведка боролась и с антипартизанскими отрядами. Примером может служить отряд капитана Фирзанова, который был послан со специальным заданием проникнуть в антипартизанский отряд, разложить его, а жестокими и безрассудными мерами возбудить в местном населении отчаяние и ненависть к немцам и вообще ко всем, кто находится у них на службе. “Отряд и действия Фирзанова наделали очень много вреда”, — отмечали в Абвере».
Ср. также воспоминания автора мемуаров с заявлением 1-го секретаря Смоленского обкома ВКП(б) Хомицкого: «Нужно как можно больше портить взаимоотношения населения с немцами, чтобы они грызлись».