Под одним солнцем. Наша старая добрая фантастика (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

— И подзакусим! — одобрил Костя. — Правильно! Налево кругом!

Они повернулись и пошли обратно. Странное было ощущение: впереди ясно виден крутой спуск, и хотя ноги ступают на ровную поверхность, без малейшего наклона, невольно стараешься притормаживать, упираясь каблуками в скользкую неподатливую траву.

Наконец этот призрачный склон исчез.

— Ух ты! — испуганно сказал Володя, глянув назад. Кудрявцев и Костя обернулись. Сзади опять возникла ровная, как по линейке сделанная, травянистая гряда.

— Да-да… Ну потом посоображаем… — пробормотал

Костя.

Они снова углубились в лес. Кудрявцев шел впереди. Он лучше других приноровился к коричневой траве — слегка шаркал подошвами и скользил, как на коньках.

Он первым и увидел серое облако. Остановился и замахал руками, подзывая спутников. Те подошли и тоже остановились, приглядываясь.

В розовом лесу зияла свежая рана. Деревья были повалены, выворочены с корнями, почва глубоко взрыхлена, словно по ней прошелся исполинский плуг. А в центре этой зоны разрушений неподвижно стояло серое облако. Серое и плотное, как осенний туман. Стволы деревьев исчезали, уходя в него.

— Вот это, надо полагать, мы и слышали там, на поляне, — сказал Кудрявцев. — Как деревья падали…

— Да, но почему они падали? Что здесь такое? — бормотал Костя, разглядывая побоище. — Слушайте, я поближе подойду! Должны же мы выяснить…

Не договорив, он шагнул вперед, перескочил через поваленный ствол и снова остановился, оглядываясь. Володя и Кудрявцев, поколебавшись, пробрались к нему.

Под ногами у них слабо шевелились, будто задыхаясь и корчась в агонии, развороченные пласты почвы, пепельно-серые, с маслянистым отблеском. Они были теплые — изнутри заметно теплее, чем сверху, на травянистой поверхности. Трава на них потеряла упругость и живой коричневый блеск, побурела, свернулась.

— У-ух, даже стоять неприятно, — тихонько сказал Кудрявцев, осторожно переминаясь с ноги на ногу. — Земля будто живая, а ты ее топчешь. И потом, этот запах… удушливый какой-то…

— Это трава пахнет, — объяснил Володя и почти шепотом добавил: — Когда умирает… Я вырвал пучок… утром, когда вышел…

— Верно! — подтвердил Костя. — Я когда вешки выкладывал из травы, тоже… Ох, братцы, поглядите-ка!

Невдалеке от них два дерева лежали крест-накрест, одно из них было вырвано с корнями. Володя и Кудрявцев подошли поближе.

Зрелище было странное и жутковатое. Корни, огромные, мощные, извивались, как удавы, свертывались спиралями, кольцами, вокруг них растекалась, медленно впитываясь в развороченную почву, красновато-розовая пузырящаяся влага.

— Они шевелятся… дышат! — с ужасом прошептал Володя. — А там… а там! Видите?!

Грифельно-серые корни были покрыты сетью розовых прожилок, и прожилки эти часто и беспорядочно подрагивали, пульсировали, то бледнея, то багровея. А в самом центре корневища, у основания ствола, откуда корни расходились, образуя нечто вроде купола, багровело морщинистое вздутие величиной с человеческую голову; оно тяжело взбухало и опадало, и в такт ему менялся цвет прожилок.

— Как сердце… — прошептал Володя. — Совсем как сердце…

Биение становилось все

реже и слабее. Наконец багровый мешок, полускрытый корнями, беспорядочно заколыхался, затрепетал и затих. Сейчас же побледнели, почти слились со свинцовым фоном прожилки на корнях. Ствол дернулся, замер и тоже начал быстро сереть.

— Действительно: как сердце! — хмурясь, сказал Костя. — Но зачем дереву сердце? Это же бессмысленно… биологически, эволюционно бессмысленно! И что же, оно обслуживает только корни?

— А фотографии?.. — начал было Володя.

— Осторожно! — крикнул вдруг Кудрявцев.

Володя испуганно оглянулся.

Над одним из поваленных деревьев поднялся белоснежный, мягко веющий лист, похожий на страусовое перо. Изогнувшись на длинном гибком черенке, он нависал над Володей и медленно пошевеливал своими длинными шелковистыми пушинками.

Володя, не сводя взгляда с этих невесомых белоснежных щупалец, отступил на два шага и чуть не упал, споткнувшись о ствол другого дерева. Лист рванулся за ним, но тут же замер на мгновение, потом взметнулся, затрепетал — и на людей обрушилась очень плотная волна сладковатого дурманящего запаха.

Они задохнулись, прижали ладони к лицам, пытаясь защититься от атаки, но запах сменился другим, свежим, с горьковатым мятным холодком, потом горечь усилилась, стала едкой, нестерпимой, ей на смену пришел тонкий цветочный запах, похожий на сирень, затем вдруг, без перехода ударила им в лица пряная жгучая волна, а под конец все это слилось, перемешалось, короткие всплески разных запахов набегали один на другой, душили, обжигали глаза и рот, дурманили сознание.

Сквозь слезы, застилавшие взгляд, сквозь удушье Володя все же ощутил легчайшие, почти невесомые касания на лбу, на шее, на руках, прикрывающих лицо, — словно паутинки бабьего лета, паря в воздухе, чуть приметно щекотали кожу. Он мотнул головой, провел ладонью по лбу и с усилием открыл слезящиеся глаза.

Лист, поднявшийся за спиной Володи, словно ощупывал его своими длинными пушинками, мягко прикасаясь к лицу, шее, рукам.

Володя хотел двинуться и не мог — его дурманили волны запахов, завораживали мягкие, осторожные касания бесчисленных снежно-белых щупалец. Он безвольно стоял, прижмурившись, плотно сомкнув губы, и, словно сквозь сои, слышал чьи-то глухие выкрики, чье-то тяжелое дыхание — а может, это было его дыхание, может, он что-то выкрикивал в полубреду?

— Володя, Володя! Да очнитесь вы! — крикнул ему в ухо Кудрявцев.

Володя медленно повернул к нему затуманенные, невидящие глаза. Кудрявцев схватил его за руку, потащил за собой по развороченной земле, мимо розовых стволов и трепещущих над ними белых султанов. Володя краем глаза успел увидеть, как Костя Ушаков, отбиваясь от опутавших его белых пушистых нитей, кинулся вслед за ними. Над всеми поваленными стволами вставали белые султаны на длинных черенках и слепо шарили в воздухе своими легкими, мягко изгибающимися нитями.

Метрах в пяти от прогалины люди остановились, чтобы отдышаться.