Под прикрытием Пенелопы
Шрифт:
Отец мой любил его почти как сына, выделял его среди всех наших друзей, потому что увлекался Кубой и очень любил разговаривать с Тони обо всём, что касалось этого острова Свободы (его даже прозвали Федька Кастрюлькин – Фидель то есть Кастро).
Короче, дружили основательно. И Тони иной раз говорил мне с улыбкой: «Если б ты знала, как мне порой тяжело бывает рядом с тобой!» – Мне это льстило, не скрою, хотя я опять же не воспринимала это всерьёз.
Ну вот. Незаметно подкралось время защиты дипломов в МАДИ. И Тони устроил прощальный вечер в общаге. Но со всей их группы был только Костя да я при нём, остальные – сплошь кубинцы, да и то скорее заскакивали – по делу якобы: кто письмо передать, кто…
Тут как раз Тони и явился, и познакомил нас… Да, всю вечеринку Эдуардос грустно поглядывал на меня. Мы пили кубинский ром, ели рис, что-то ещё… Я обычно привередлива, а тут ничего больше и не запомнила из еды. Как бы всё стало неважно. Этакое странное опустошение в груди, в душе ли…
Так вот, переглядывались мы с Эдуардосом, переглядывались, а перед самым уходом я хотела… Вернее, вспомнила историю, как одна моя знакомая передала записку поразившему её мужчине. И так мне захотелось сделать то же самое. Ни о какой морали я не думала. Вот взять и передать записку с телефоном и всё! И тут же гордыня во мне встопорщилась. И я ушла, даже не попрощавшись…
Потом Эдуардос сам взял телефон у Тони. Сперва спросил у него: есть ли отношения у него со мной. И Тони мне сказал после, что я нравлюсь Эдуардосу. Но только через полтора месяца – уже после отъезда Тони на Кубу – он мне позвонил… И все эти полтора месяца он не выходил у меня из головы. Образ его нет-нет и возникал перед затуманившимся моим взором. Сам собой. Смотрела я на Костю, а думала про Эдуардоса.
И вдруг он позвонил… и я, ещё только трещал телефон, подумала, что это он. И это оказался он! Он!
Мы договорились встретиться в парке ЦДСА. Предлог: Тони написал мне письмо…
Встретились в обеденный перерыв. Гуляли по парку вокруг пруда, где на островке в домиках обитали лебеди… Я улыбалась от счастья… Да, я была счастлива. И все, казалось, видели – и сотрудники-знакомые видели, которые тоже прогуливались после обеда по тем же дорожкам, как я была счастлива. И официант в ресторане спросил: «Алевтина, что с вами?» – то есть это было на моём лице пропечатано аршинными буквами, и все обращали внимание.
Я расспрашивала Эдуардоса о Тони, а он отвечал расплывчато как-то… И я поняла, что письмо для него – лишь повод, просто он хотел увидеть меня. Я позвала его в гости на следующий день. Сделала окрошку. Была в таком состоянии, что не могла убираться в квартире, ходила с веником, тряпкой, роняла их, а то и попросту забывала, для чего они у меня в руках. Эд принёс с собой спирт (он химик): специальный какой-то спирт, на вино или на что-то другое у него, должно быть, денег не хватало.
Он пошёл мыть руки, не стал их вытирать… дай, говорит, твои ладони. Током шибануло меня, так мы были наэлектризованы. А меня уже несло… потом я сожгла и его фото
Пришёл Костя. Сели обедать, беседовали, Костя быстро запьянел. Мы с Эдом стали танцевать. И я, хоть и не пила ничего, чуть ли не в обморок сползала…
Эд остался у нас ночевать. Я долго стояла под душем, пыталась успокоиться, надеялась, что вода с меня смоет наваждение, рассчитывала, что когда выйду, все будут спать. Но свет в комнате, где мы Эду постелили, горел…
Я сижу на кухне. Костя спит. Я захожу к Эду в комнату, я сажусь к нему на кровать и всё – валюсь в его объятья… Это было безумие, только под утро уползла. Мы не могли друг другом насытиться…
Когда Костя проснулся, у меня лицо было точно коркой покрыто. Для Кости всё было ясно, но он подавил в себе… Эд ушёл. Назавтра позвонил, на Новослободской мы встретились (там его завод был). Сказал, что не хотел мне звонить несколько дней, но не смог выдержать. И скоро ему домой на Кубу. Всего две недели у нас оставалось. Полтора месяца после нашего знакомства не мог позвонить, а за две недели… Я плакала. Рыдала. Сплошное безумие.
Потом он уехал на лето. В свою кубинскую даль.
Костя, повторяю, всё знал, но я не хотела с ним об этом говорить… И потекли пять мучительных года. Эд то уезжал, то приезжал. Меня будто уничтожали, умерщвляли. Порой я теряла соображение напрочь. Истерики…
…И вот как-то, думая, что он вот-вот должен приехать, позвонила я своей приятельнице по бывшей работе, Нинке (я тогда уже уволилась из библиотеки), и попросила её сразу же мне сообщить, если кто-нибудь будет меня разыскивать: «Недельки через две, – сказала я. – Очень важный для меня человек». Я через океан почувствовала, именно за две недели, что он должен приехать. И Нинка мне перезвонила (через две недели, день в день): «Алюсь, ты что, колдунья?» А через четверть часа позвонил сам Эдуардос… Моя подруга Юлька уехала в Италию, Костя этого не знал, и я говорила при нём с Эдом, будто с ней. Эд ничего не понимал (ведь он испанец), всё же догадался назвать номер комнаты в общаге.
Костя вскоре ушёл на работу. Я посмотрела на себя в зеркало: всё лицо пошло пятнами. Попыталась привести себя в порядок. И сумасшедшей поехала. Вхожу к нему в комнату и со мной истерика: бросилась в объятия…
– Я не ожидал, что ты так скоро…
– Я же летела на крыльях…
И… любовь-морковь.
Всё это было для меня тяжелее тяжёлого. И так постоянно – муки жуткие. То и дело пыталась оторваться, отделиться от него. И в 91-м я улетела с сыном в Пакистан к матери погостить. Это был тот самый день – почему хорошо и запомнила, – когда на улицы Москвы выползла бронетехника. Для меня это не было ни переворотом, ни путчем, ото всей политики я отстояла тогда далеко-далеко – и помыслами, и душой, и телом; эти внешние события принимались мной как в украинской поговорке: паны дерутся, а у парубков чубы трещат. А Эд через несколько месяцев отправлялся к себе на родину окончательно. Вот я вернулась из Пакистана, а он, значит, должен уезжать со дня на день… Он не знал, что я вернулась… и я к нему не поехала. Решила твёрдо: больше не могу. И он уехал. А годы спустя, будучи на Кубе (маму уже туда перевели), я его искать не стала.
А с Тони мы там встретились, в первый мой приезд. Один раз всего. Он работал в тамашнем КГБ. Был женат на нелюбимой женщине – так сказал. Показывал Гавану, повёз меня на пляж, в тёмный кабак какой-то затем пригласил. И мы с ним танцевали. Он, очевидно, думал, что у нас случится близость… Бог мой, как его трясло! Очень меня хотел. Я по голове его погладила, спросила про Эда. Ответил не без досады: работает, мол, на заводе – стекло из сахарного тростника пытается делать. Или что-то в этом роде. Неудачно женился…