Под прикрытием
Шрифт:
Поднимаемся на третий этаж, она звонит в квартиру под номером четыре - где ещё сохранилась медная табличка «Присяжный поверенный Гринберг Н. Н.». Довольно долго не открывали и, потому быть может, Лиля стала мне рассказывать:
– По новым законам старым жильцам пришлось «уплотниться», но Николаю Николаевичу удалось договориться и, вместо пролетариев - к нему вселили нашу «троицу» с домработницей…
– Это вам и ему просто неслыханно повезло.
– Ах, свержение монархии в марте родило такую эйфорию – Вы наверное помните… Вся интеллигенция
Только вздохнул - припомнив кое-что «своё», аналогичное:
– Это точно! Знать бы - где найдёшь, а где потеряешь… Соломки бы подстелил!
Слава Богу, дверь наконец открылась и, наш несколько политизированный разговор закончился вопросом к заспанной служанке средних лет:
– Аннушка, Осип Максимович спит?
– Спит, Лилия Юрьевна, - та, оценивающе глядя на меня, понимающе качает головой, - как обычно спит…
– Проходите, Серафим.
Скидываю в прихожей новенькие галоши и как был в туфлях прохожу в большую комнату – видимо бывшую столовую. Служанка, закрыв за нами дверь, быстро шмыганула в небольшую коморку напротив – видно в «людскую», напоследок - с любопытством и вместе с тем с лёгким пренебрежением, стрельнув на меня глазками…
Типа, видали мы и не таких!
Начинаю чувствовать себя выловленным в подворотне безродным кобелём - какого за каким-то хреном, привели на случку с породистой сучкой…
Часть столовой отгорожена ширмой с надписью большими буквами:
«На кровать никому садиться не разрешается».
Ага, стало быть - там её «траходром».
Посреди громадной бывшей столовой стоит большой стол с самоваром и посудой, бутылка вина, в вазе конфеты. В правом углу рояль, в левом стоит письменный стол, над ним на стене фотографии – слегка напоминающие мне рогатые оленьи головы над камином в каком-нибудь средневековым замке… «Охотничьи трофеи» стало быть.
Видя моё внимание, хозяйка удовлетворила возникшее любопытство:
– За этим столом иногда работает наш «Щеня».
– Извиняюсь… Кто?
– Володя. Это вот наша первая наша с ним фотография, - с ностальгирующим восхищением, - Вы бы видели, каким мы с Осей его подобрали! А здесь он, как вылитый денди – трость, шляпа…
Нахмурившись, видимо вспомнив какой-то неприятный для неё эпизод их взаимоотношений:
– А всё равно, нутро то - не изменишь: как был Маяковский апашем65 – так им и остался.
Было сильно заметно, что Лиля хоть и «живёт» талантом Маяковским - однако за человека из «своего круга», его не считает и даже относится к нему с некоторой брезгливой снисходительностью.
«Вот, стерва, - непроизвольно подумалось, - ещё и выёживается».
Чтобы прервать неловкое молчание, я осторожно:
– Так значит, это здесь Владимир пишет свои стихи…
– Да! Но, чаще он это делает у себя на Лубянской66, -
С готовностью берусь за бутылку:
– Вам, с удовольствием налью, а вот себе… Я не пью спиртного – Вы, наверное, уже знаете.
И, тут она меня - как пыльным мешком в лоб:
– Да, мне рассказывали… Вы тоже переболели триппером, Серафим?
Чуть не упав со стула:
– ЧТО?!
– Иногда, Володя - тоже отказываясь пить в гостях вино, объясняет это боязнью рецидива этой болезни.
– И…? – поднимаю брови в изумлении.
Подтверждающе моей догадке кивнув, типа «болел, да», она ещё «обрадовала»:
– А вот сифилиса у него никогда не было – это всё Чуковский выдумал, а Горький подхватил и теперь разносит как сорока на хвосте.
Помолчав:
– Горький - сложный человек. И очень опасный - знайте это, Серафим.
И рассказала мне сплетню, как два поэта - из-за девушки (на которой всё равно никто из них не женился – «поматросили» да бросили с «пузом»), облили друг друга дерьмом с ног до головы.
– …Бедной девочке потом пришлось сделать поздний аборт – а от кого, до сих пор неизвестно.
Тут же, меня ожгло мыслью о Лизе – как она там? Однако, быстро успокоился: «бедной» мою Лизу никак не назовёшь – моя ученица сумеет постоять за себя.
***
Посидели за столом, я выпил стакан холодного чая, она – два раза по полбокала красного вина…
Вздрагиваю от шаркающих шагов за спиной и тихого, вкрадчивого голоса:
– Ты не одна, Кошечка?
– Как видишь, Котик.
Оглядываюсь и, успеваю заметить маленького - осторожно крадущегося человечка и вправду похожего на кота в пенсне.
«Ещё один тунеядец на шее у «Щени»».
– Это мой муж - Осип Максимович Брик, - опережает меня с вопросом, - не бойтесь, он не ревнивый.
– Я уже это заметил… А Маяковский?
Смеётся:
– Володе, ревновать полезно. Он помучается немного и потом напишет хорошие стихи!
Мда… Ну и семейка!
Что-то её «магия» начала меня отпускать… Как бы так тактически грамотно «спрыгнуть», на неё не залезая? Что-то мне перехотелось: уж лучше проститутку снять - там по крайней мере, всё честно.
Вдруг, она:
– Серафим! Я слышала в «Стойле», что Вы прямо на ходу – только познакомившись, написали стихи про совершено незнакомого человека…
– Про Якова Блюмкина, что ли…?
Как будто пытаюсь вспомнить какой-то рядовой случай и, пожав плечами:
– …Не совсем верно - его «подвиги» у всех на устах.
– Ну, думаю и мои «подвиги» - тоже широко известны, - за словами следует откровенный жест на ширму, - Вы не могли бы, прежде чем мы «займёмся»…
На пару минут прикрываю глаза и, затем открыв их, спрашиваю - поглядывая на рояль: