Под прикрытием
Шрифт:
– Может, и разберусь… – Хорхе Альварадо зловеще прищурился, подходя ближе, – между прочим, я убил своими руками одиннадцать человек. А ты?
На самом деле, это было ложью. Хорхе Альварадо своими руками убил только одного человека, когда его посвящали в мужчины, так, как это делали в мексиканской мафии. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, его отец привел его на конюшню. Там были боевики, самые приближенные к отцу, командиры отрядов, и там был стоящий на коленях человек. Отец сказал, что этот человек предал его, а потом дал Хорхе нож и приказал перерезать стоящему на коленях человеку горло. Хорхе не осмелился ослушаться приказа
—Не знаю… – покачал головой незнакомец, он говорил по-прежнему ровно и спокойно, – думаю, человек двадцать. Может, и тридцать.
Несмотря на всю свою выдержку, Альварадо сделал шаг назад. Он почувствовал, что неизвестный не шутит.
– И знаешь, что, – продолжал незнакомец, – у каждого из тех, кого я убил, было оружие. Автоматы, пулеметы, гранатометы – и все они стреляли в меня, потому что хотели меня убить. А ты, если кого-то и убил, то убивал из засады бедолаг, которые не могли тебе ответить. Не правда ли, чичо…
Этого Хорхе Альварадо перенести не мог. Опыт кричал ему: «Не связывайся!» – но он ударил. Ударил размашистым боксерским хуком, целя незнакомцу в лицо, но тот плавным движением ушел в сторону, сделал короткое движение – и звезды вспыхнули перед глазами у младшего Альварадо…
Монике Джелли исполнилось всего двадцать четыре года, но кинокритиками она считалась самой вероятной претенденткой на Оскар в следующем году. Она была на восьмую часть француженкой – ее прадед и прабабушка были вынуждены бежать в Штаты после мировой войны, а в остальном чистой американкой, в чьем роду можно было найти людей, ведущих отсчет пребывания на этой земле еще от первых переселенцев, прибывших на «Мейфлауэре». Если же судить по внешности, то французская кровь явно брала верх, тем более что прадед Моники был французским аристократом, и она имела право на аристократическую приставку «де» к своей фамилии. Правда, в Голливуде козырять этим было бы глупо – вот если бы у нее в родословной был знаменитый маньяк – это бы здесь точно оценили по достоинству.
В модельный бизнес она пришла в пятнадцать лет, выделяясь уже тогда гордым и независимым нравом. Этот бизнес поначалу ей не нравился – просто надо было чем-то платить за учебу, а мечтала она стать, как ни странно, хирургом. Потом – втянулась, и хирургия отошла на задний план. Тем не менее – четыре курса престижного медицинского университета Хопкинса за плечами у нее было.
А в двадцать два года ее приметили продюсеры, предложив ей небольшую роль в молодежном сериале. Сериал прошел по телевизионным экранам с блеском – дорога в столицу мечты, в Голливуд, была открыта.
С Альварадо она связалась, потому что в этом городе и вправду без него ничего не происходило. Верней, связалась не она сама, а ушлый и наглый еврей, ее агент, которого она имела глупость нанять. И подписала контракт – на совершенно невыгодных для себя условиях, на целых пять лет – можно сказать, попала в кабалу. Когда это поняла – попыталась освободиться, но было уже поздно. Ее просто предупредили, что бывает с теми, кто не выполняет договорных обязательств – темнокожий подросток с ножом в поисках десяти баксов на дозу – и конец. Моника была умной девочкой и все хорошо поняла.
На незнакомца она обратила внимание сразу – запомнила его еще с предыдущей вечеринки. Ходили слухи, что у него много
Говорил он тоже странно. В Голливуде давно был свой язык – дико исковерканный AmEnglish с вкраплениями из испанского, с ниггерским и тюремным сленгом, плюс еще режиссерский жаргон. Нормальный человек мог это понять, только хорошо вдумавшись в смысл сказанного. А незнакомец говорил на академически правильном английском с акцентом, который она определила как немецкий. Представился он как Ник – тоже странно для Голливуда, где считали, что чем необычнее имя – тем круче.
За то недолгое время, пока они общались, Моника успела понять, что незнакомец много путешествовал – точно был в России, в Германии и на востоке. России она боялась и не понимала, как и многие североамериканцы, про Германию мало что знала. Возможно, служил – проглядывала в нем какая-то… жесткость, свойственная военным. Но больше она ничего выведать не успела – какая-то сволочь донесла Хорхе.
Того, что произошло в туалете, она до сих пор не смогла осознать и понять. Она была готова к тому, что Хорхе ударит и унизит его – все равно он ей понравился, и потом она бы его нашла. Но вместо этого кулак Хорхе улетел в пустоту, а затем и сам Хорхе осел на пол с болезненным стоном. Все это произошло быстро – убийственно быстро.
Незнакомец, не обращая внимания на скорчившегося на полу мексиканца, переступил через него, подал руку лежащей на полу Монике. Та, уцепившись за нее, как утопающий за спасательный круг, поднялась, подумав, что выглядит сейчас наверняка ужасно. С опаской взглянула на своего лежащего навзничь на полу продюсера.
– Ты его убил?
– Вряд ли… Думаю, еще поживет…
Внезапно Моника почувствовала, что он не боится. Просто не боится – и все. Альварадо боялись все, он был акулой среди пираний, а этот человек, в котором ее так привлекали глаза, – совершенно не боится. В нем не было страха.
– Знаешь… По-моему, нам надо сматываться… У тебя есть машина?
– Да, конечно… – держа ее за руку, незнакомец повел Монику на выход из туалета, – осторожнее, не наступи на это дерьмо…
Все, кто был в этот момент на вечеринке, когда они вышли из туалета, смотрели на них, как на инопланетян.
– Синьор… Синьор Альварадо…
Синьор Хорхе Альварадо открыл глаза, попытался сфокусировать зрение. Что-то черное нависало над ним подобно глыбе…
– Что…
– Синьор… Синьор, что с вами?
Придя в себя, младший Альварадо обнаружил рядом Джоша – своего водителя-телохранителя. Здоровенная негритянская туша, килограммов под полтораста. Хорхе выбрал его потому, что Джош был не просто глуп – он был клинически глуп, и поэтому просто не мог предать. Он был настолько глуп что служил мексиканцу, злейшему врагу негров. Достаточно сказать, что называть своего работодателя синьором он учился полгода. Ну и… выглядел он внушительно – полтораста килограммов мышц, покрытых толстым слоем плотного, непробиваемого жира. С собой он носил позолоченную раскладную дубинку и два пистолета «кольт», тоже позолоченных – когда это требовалось. Сейчас пистолетов у него не было, а дубинка была всегда при нем.