Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
К счастью, Гарриет, казалось, помнила о нашей договорённости. Она слегка отвернулась от отца, изящно склонив голову, подобно грациозному лебедю, опустившему шею к воде. Даже с такого расстояния я видел, как длинные, тёмные ресницы отбрасывают тень на её бледные щёки, скрывая выражение глаз. Этот жест, полный отчаяния и покорности судьбе, был красноречивее любых слов. Он говорил о её внутренней борьбе, о её нежелании идти под венец. Это был безмолвный крик о помощи, обращенный к кому-то в толпе.
Я скользнул взглядом по скамейкам. Знакомого русого затылка не было видно, но мне кажется, Юзеф не будет безмолвно сидеть в безликой массе. Он обязательно попытается сорвать свадьбу.
Пастор, откашлявшись, начал церемонию, обращаясь к Кристофу: «Герман Фердинанд Стейниц, берёшь ли ты в законные жёны Гарриет, здесь стоящую, чтобы жить с ней в браке, по закону Божьему? Обещаешь ли любить её, почитать, утешать и хранить в болезни и здравии, и, оставив прочих, хранить верность ей одной, пока смерть не разлучит вас?»
Кристоф, с трудом оторвав взгляд от моей невесты, ответил: «Да, обещаю». Его голос, хриплый и немного дрожащий от волнения, прозвучал на удивление уверенно. Игра проходила гладко.
Затем пастор обратился к Гарриет: «Гарриет Бёттхер, берёшь ли ты в законные мужья Германа Фердинанда, здесь стоящего, чтобы жить с ним в браке, по закону Божьему? Обещаешь ли любить его, почитать, повиноваться ему и хранить в болезни и здравии, и, оставив прочих, хранить верность ему одному, пока смерть не разлучит вас?» Наступила мучительная пауза. Гарриет молчала. Её хрупкие плечи слегка вздрагивали.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она, едва слышно, прошептала: «Да…» Это «да» прозвучало так тихо и неуверенно, что его едва можно было расслышать.
Пастор, словно не заметив её колебаний, продолжил: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Прошу вас обменяться кольцами, в знак вашей любви и верности друг другу».
Кристоф достал из бархатной коробочки, которую держал один из алтарных мальчиков, золотое кольцо, украшенное крупным бриллиантом. Дрожащими руками он надел его на тонкий, бледный палец Гарриет. Затем настала её очередь. Гарриет, с видимым усилием, попыталась повторить легкие действия Кристофа. Её руки дрожали так сильно, что она никак не могла справиться с задачей. "Жених", с снисходительной улыбкой, помог ей, накрыв её ладонь своей.
«Властью, данной мне Богом и церковью, объявляю вас мужем и женой», - торжественно произнёс пастор. «Можете поцеловать невесту». Кристоф, улыбаясь как довольный осёл, приподнял фату Гарриет. Её лицо было мертвенно-бледным, а в глазах, обычно полных жизни и озорства, застыло выражение глубокой печали. Он наклонился к ней, но Гарриет, в последний момент, отвернулась, подставив ему щёку.
Тогда, Кристоф обхватил лицо Гарриет двумя руками и горячо поцеловал её так, что казалось губы его обхватили всё её лицо. В кирхе раздались сдержанные аплодисменты.
Мысли, как первый снег, кружил в моей голове, не давая покоя. Неужели Юзеф, так и не появится? Неужели он настолько ничтожен, что безропотно смирился с участью рогоносца? Эта догадка вызывала во мне смесь брезгливости и лёгкого разочарования. Я пытался найти хоть какое-то объяснение его отсутствию, но в голову лезли лишь предположения, одно неправдоподобнее другого.
Возможно, его дядя, Фойерштайн, человек расчетливый и весьма влиятельный, решил вмешаться? Зная о собственнической, почти болезненной привязанности племянника к Гарриет и о том, что Бёттхер нарушил данное им обещание заключить брак между молодыми, мог ли он намеренно скрыть от Юзефа весть о сегодняшней свадьбе? Не из жалости, конечно, а из сугубо практических соображений. Вполне возможно, что он решил пожертвовать интересами племянника-переростка, погрязшего в своих иллюзиях, ради сохранения выгодных отношений. Но даже если так, Юзеф всё
Церемония подходила к концу. С трудом сдерживая удовлетворение, я выбрал место на одной из последних скамеек, где буду не так заметен. Опираясь на свою метлу, я прошёл в конец зала и аккуратно сел, стараясь не привлекать к себе внимания.
Предвкушение скорой развязки заставляло меня постукивать пальцами по черенка метлы, отбивая неровный, сбивчивый ритм. Скоро "молодожёны" покинут кирху и отправятся в поместье Бёттхера, где уже наверняка накрыты столы и праздник в самом разгаре. Похоже, мой план близок к завершению. Если Юзеф и появится, то, скорее всего, именно там. В окружении гостей у него будет меньше возможностей для эффектных, но пустых жестов, зато больше шансов окончательно себя скомпрометировать. Эта мысль доставляла мне ни с чем не сравнимое удовольствие.
Но мои размышления были прерваны резким скрипом. Звук распахнувшейся двери эхом прокатился под сводами, заставив всех присутствующих обернуться. На пороге, залитый ярким солнечным светом, стоял Юзеф. Вид у него был, надо отдать должное, довольно колоритный. Мужчина в расцвете сил, мнящий себя героем трагедии. Его фигура, застывшая в дверном проёме, словно в неудачной мизансцене, излучала напускную ярость и плохо скрываемую нервозность.
Правая рука сжимала рукоять шпаги, обнажённый клинок поблескивал в лучах солнца. Казалось, ещё мгновение, и он ринется в бой, защищая поруганную честь. Впрочем, зная этого Юзефа с показной храбростью, я сильно сомневался в его решимости. Лицо исказилось в гримасе, которую он, вероятно, считал гневной. Он слегка скалился, подбородок едва заметно дрожал, грудь вздымалась, возможно, от бега.
Взгляд покрасневших глаз был полон смеси обиды, показного отчаяния и, как ни странно, растерянности. Он смотрел на алтарь, на Бёттхера, на Гарриет, и в этом взгляде читалась лишь неготовность к реальным действиям и инфантильная надежда на чудо. Воцарилась тишина. Все замерли, не сводя глаз с Юзефа, словно ожидая, когда же он сделает следующий, наверняка нелепый, шаг. И в этот момент я понял, что кульминация представления близка.
— Бёттхер, сукин ты сын! — голос Юзефа, полный нескрываемой ярости, разорвал торжественную тишину. Этот крик, пропитанный гневом, резанул по моим нервам, как лезвие. Узнать этот голос, голос бывшего соратника, предавшего не только наши общие идеалы, но и, похоже, самого себя, было невыносимо. От этого крика перехватило дыхание, а к горлу подступил горький ком. — Ты обещал! Ты обещал, черт возьми! — Юзеф, казалось, был вне себя. Он не сводил глаз с Бёттхера, полностью игнорируя Гарриет, словно она была лишь безвольной пешкой, заведомо предавшей и его, и, что ещё важнее, их любовь. Такое пренебрежение к невесте в такой момент было… показательным.
Вся толпа, затаив дыхание, повернулась в сторону разъярённого Юзефа. Он стоял, широко расставив ноги, весь напряжённый, словно готовый к прыжку. Ноздри его трепетали и раздувались, как у разъярённого быка, готового к схватке, выдавая его с трудом сдерживаемую ярость. Казалось, ещё немного, и он не выдержит, сорвётся.
Бёттхер, осознав, что ситуация выходит из-под контроля и превращается в неприглядный балаган, решил взять инициативу в свои руки. Он медленно поднялся со своего места, стараясь сохранить достоинство и спокойствие, но в его глазах мелькнул страх.