Под псевдонимом «Мимоза»
Шрифт:
Ведь в случае успеха это сулило чрезвычайные выгоды — не только материальные. Благодаря конфиденциальности услуг, оказываемых известным актрисам, топ-моделям и просто женам миллионеров и политиков, доктор Мирбах обзавелась мощными связями. Именно это немаловажное обстоятельство и удерживало разведчика Корфа от окончательного разрыва с опостылевшей ему подругой.
Однако Ютта обладала чрезвычайно высокими амбициями. Она решила любой ценой удержать своего Вадди при себе. Доктор Мирбах кинулась изучать астропсихологию, хиромантию и прочие эзотерические «заморочки» — и все для того, чтобы отыскать ключ к душе упорно неподдающегося, обожаемого ею блистательного Корфа. Но увы! Все усилия «железной эскулапши» оказались напрасными. И доктор Мирбах пустилась «во все тяжкие»,
— Какой сюрприз, Вадди! Я-то уж думала — ты навсегда пропал, затерялся окончательно в неведомых пространствах Вселенной! — нервным смешком встретила его докторша, но тут же осеклась, мгновенно уловив происшедшую в нем перемену:
— Что-то случилось, Вадди?
В ответ он преподнес подруге букет роскошных лузиантусов и корзинку с деликатесами, приобнял ее за плечи и опустился в изнеможении на низкий кожаный диванчик.
— Да, Ютхен, случилось! Я устал смертельно. Но… гм, не в этом дело. Ведь ты заметила, что я — уже не тот! «Не узнаю теперь я сам себя, не узнаю Григория Грязного», — громко пропел он фразу из «Царской невесты» и с надрывом вздохнул.
— Ты потерянный какой-то, что с тобой, Вадди?
— Знаешь, Ютхен, я действительно не представлял, что буду так страдать, когда умрет мой дядя Лео. Ведь и стар-то он был ужасно, и брюзжал постоянно. Но он заменил нам с сестрой рано умерших родителей. Всю жизнь свою одинокую нам посвятил. И любил все-таки меня, неблагодарного, как сына. Веришь ли?
— Конечно, Вадди, ты ведь не раз упоминал о нем. Но я даже не знала, где он жил. Гм… а чем занимался твой дядя?
— Он жил всегда в Вене, недалеко от дома моей сестры. А в занятия свои меня не очень-то посвящал. Состояние у него было немалое: он и помог мне с моей фирмой поначалу, да и поддерживал меня всегда, что греха таить! А я — свинья, так редко звонил ему! — с неподдельной горечью произнес Корф, на ходу сочиняя легенду. В его тяжелом вздохе отразилась боль утраты. К тому же потеря жизненной опоры в лице дяди Лео остро дала ему прочувствовать собственное одиночество.
— Мне очень жаль, дорогой! Но тебе надо сейчас отвлечься. Может, закатимся в «Лесную пещеру», а? — с надеждой спросила эскулапша.
— Нет-нет, Ютхен, прости! Настроение не то, понимаешь? Я лишь проведать тебя хотел — не позабыла ль ты меня совсем, а?
— Кто кого может забыть, Вадди? Не притворяйся! Ты же знаешь, как я, глупая, до сих пор к тебе настроена! Гм… да ладно уж! Вот махнули бы сейчас в немыслимую даль, ну в Коста-Рику или Гватемалу какую-нибудь, а? Я ведь в Южной Америке так ни разу и не была.
— И я там не был, гм… идея-то не плохая, — слукавил разведчик, продолжая, — вот утрясу все дядины дела, и улетим мы с тобой, Ютхен, к океану, и погрузимся в подводное царство, мечты-мечты…
— Что, сам не веришь тому, о чем глаголешь? А я вот — верю, что при желании все возможно, — угрюмо промолвила она, поостыв от возбуждения, и холодно взглянула на него.
Мгновенно ощутив перемену в настроении подруги, Корф поспешил откланяться… По дороге домой вспоминал давнишний разговор с Маричевым о Ютте.
— Не спеши жениться на немке, мальчик! Я сам скажу — на ком, когда придет время, — твердо произнес тогда дядя Лео. Но… время так и не пришло…
В памяти Вадима неожиданно всплыла совместная с Юттой поездка в Гамбург — почему-то захотелось им в оперу на «Синюю бороду» Бартока, так, любопытства ради. А потом в номере отеля Ютта закатила ему дикую истерику. Скорей всего, холодный интеллектуализм бартоковской музыки затронул дремавшую во глубине души докторши ожесточенность на мир. От уязвленного самолюбия она кричала, что он, Вадди, — черствый, самовлюбленный нарцисс, погубивший ее молодость, растоптавший
— Эх, Вадди! Я ведь способна исправлять почти любую часть тела. Из таких уродин, ты даже не представляешь, каких красавиц делаю! А вот в душе — ничего уже не поправишь. Ни у кого! И что в ней сгорело, заново не восстановишь. У меня нет больше души — одни обгоревшие руины!
— Прости меня, Ютхен! Я виноват перед тобой! Но жениться я на тебе не мог. Нам нужно было с тобой расстаться раз и навсегда — так было бы лучше — и для тебя, и для меня!
— Нет-нет, что ты, Вадди, с ума сошел?! Нам ведь комфортно вместе, правда? Мало ли что я наболтала! Давай помиримся, а?! — И Мирбах судорожно бросилась к нему.
Смущенному скандалом Корфу ничего иного в ту минуту не оставалось, как покориться ее порыву… Теперь же, вспомнив пророненное ею «комфортно» — слово, так покоробившее его тогда, он мысленно благодарил дядю Лео, не позволившего ему связать свою судьбу с «зарвавшейся немецкой истеричкой»…
Однако не переживание своей вины перед Юттой было причиной его нынешнего скверного настроения. Вадима Ильича терзала неопределенность в делах: неоткуда было ждать приказов и некому — приказывать! И если фирма «Лайерс» действительно принадлежала именно ему, и он успешно уже более десяти лет управлял ею: создал новое направление с филиалом в Кельне, — то особый проект под условным названием «Клад» после смерти Маричева просто повис в воздухе. «Клад» был самым невероятным из достижений дяди Лео и самым сложным, в котором даже Корфу — главному техническому исполнителю проекта, разобраться было необычайно сложно. Речь шла о Мозамбике и Анголе, где после военных действий нашего «ограниченного контингента» именно Льву Маричеву достался пакет акций на владение алмазными рудниками. Да, они принадлежали с тех пор дяде Лео, но по документам их владельцем оказался не кто иной, как Корф. Он-то и стал тем подставным лицом, на имя которого когда-то была зарегистрирована компания «Корф Диамант Корпорейшен»…
Что теперь делать? Куда, кому все это распределять?! — Некому! Да и все эти непонятные счета? Ведь они тоже числятся на мне, — размышлял граф-разведчик, все с большей тревогой осознавая свое странное положение. Как далее распоряжаться всем этим наследством «дядюшки Сэма», он действительно не представлял. В мозгу Вадима проигрывались десятки вариантов одновременно… и. помимо его собственной воли, росло раздражение на покойного шефа, не оставившего за собой ни внятных указаний, ни какого-либо завещания. Маричев полагал, что десяток лет еще проживет на этом свете. Тем более, что прилагал чрезвычайные к тому усилия. Что только ни пытались предпринимать медики для продления его дней, какие только курсы омоложения ни проводили. Что только — вплоть до золотых пластин и особых бриллиантовых сгустков — ни вживляли в его одряхлевшее тело! И невдомек было матерому цековскому «зубру», что сроки пребывания на земле — не во власти человеческой…
Воспользоваться самому свалившимся на него немыслимым богатством Вадиму Ильичу, беззаветно преданному интересам Родины, и в голову прийти не могло. «Мюнхенская фирма» — дело совсем другое. «В нее я вкладывал свой труд и занимаюсь ею постоянно — это мое по закону… а вот алмазы принадлежат нашему государству или партии? Хотя я и удержал все это, но не для себя же лично? Зачем все это мне? Это — не мое!» — так размышлял Корф, пытаясь определить, куда направить все оставшееся от Маричева. «Ну не этому же „меченому“ передать? Разве можно доверять такому балаболу наши государственные запасы? Ведь если он из трусости не прикарманит все себе, так „серый кардинал“, этот „бес хромой“, тут же воспользуется, устроит себе и прихлебателям своим красивую жизнь… все задарма иностранцам сплавит, а для страны не оставит ничего…Все этот подлец толкает к пропасти — и как это его в Канаде обработали и к нам наверх внедрили? Ведь теперь, когда нет больше Лео, этот монстр всю власть в Кремле захватит!» — и ненависть к обоим «небожителям» — «меченому» и «хромому», — заклокотала в душе Вадима Ильича.