Под псевдонимом «Мимоза»
Шрифт:
И если покупка москвичонка, отданного Машей монастырю, прошла незаметно для горожан, то приобретение второй машины, волги, привлекло к ней нежелательное внимание. Началось же все с того, что она увидела у соседских ворот крышку гроба и зашла в дом. Молодая хозяйка, исходя в рыданиях, рассказала Мими о скоропостижной смерти мужа: он и пил-то только по праздникам, и ничем никогда не болел. А куском блина подавился — она и понять-то ничего не успела, как он задохнулся уже, и поверить не могла, что он умер!
Захлебываясь слезами, вдова провела Машу в просторную
— Старушка-псаломщица заболела, а больше — некому, ведь отец Антоний еще из монастыря не вернулся, — промолвила вдова и снова зарыдала. И выйдя в сени вместе с нежданной гостьей попросила ее молиться о новопреставленном рабе Божием Дмитрии. В ответ неожиданно для себя самой Маша прошептала:
— Я приду к вечеру, почитаю. Не убивайтесь так, милая!
Мимозу осенило вдруг: ведь это же Димка, да! Тот самый, веселый кареглазый мальчик, что сидит рядом с ней на фотографии: с ним бегала она когда-то по лопатинским оврагам, ходила рыбачить на речку.
На фоне почти неземной тишины стоя над гробом, Мария сосредоточенно читала при свечах псалтырь — с дочерью старушки-псаломщицы попеременно. В полутемной комнате, кроме них находилась только вдова. Но глубоко за полночь появился человек, лица которого Мими увидеть не могла. Лишь услышала надтреснутый от хрипоты голос, шептавшийся с хозяйкой. Судя по всему, это был родственник; пробыв около часа, он исчез. Вскоре вслед за ним удалилась и вдова.
Оставшись наедине с покойным, Маша ощутила нечто неведомое ей ранее, то, что умом постичь нельзя, да и словами описать невозможно. Она почувствовала, что не одна в комнате. Обступавшая ее совершенная тишина оказалась вдруг живой, чем-то наполненной — она беззвучно звенела в ушах. И Марию в тот момент осенило, что лежащий перед ней в гробу Дмитрий Леднев — вовсе не мертв: он может вскочить сейчас и заговорить с нею. Эта мысль — а вдруг? — как дьявольское наваждение, повергла ее в такой ужас, что она выронила псалтырь из ослабевших рук. Звук ударившейся об пол книги как бы отрезвил ее. Она перекрестилась, поднимая Библию, и стала судорожно произносить: «Живый в помощи Вышнего в крове Бога небесного водворится…»
Вскоре скрипнула дверь и в комнату вошла хозяйка со словами:
— Вы устали, пойдемте, я приготовила вам чайку.
За окном почти рассвело. Помолчав немного, Маша спросила вдову о ночном посетителе.
— Да это брат мой, Сеня. Он всегда только по ночам и заходит. Днем-то ему, видите ли, недосуг! Понять не могу, чем он занят-то. Гм… а вам я так благодарна, — тихо промолвила вдова.
— Ну, я пойду уже. Ах, — и на крыльце Маша, спохватившись, достала из своей сумки сверток и протянула его опешившей женщине, — это вам!
Вдова, быстро открыв конверт, вскрикнула:
— Да вы что?!
— Успокойтесь, они очень пригодятся вам, — пыталась убедить ее Мими. Но та была неумолима.
— А может, я куплю у вас что-нибудь, что вам самим не нужно, а? — предложила Маша.
— Может… гм… машину? — встрепенулась женщина. — Она, правда старая, но еще на ходу. Теперь-то она мне уж точно ни к чему! — и снова залилась слезами.
— Вот и порешили. Считайте, что это — деньги за машину! Завтра же зайду к вам. Гм… но вообще-то я просто помочь хотела. И машина-то мне ни к чему, — под конец заикнулась Мими.
— Нет-нет! Приходите и забирайте! — категорично настояла на своем вдова.
Через несколько дней, оформив волгу на имя тети Клавы, Маша зашла к Весловым. За окном уже смеркалось, когда она, выйдя от них, направилась домой. Проходя по улице мимо стоявшего на обочине допотопного грузовичка, — такие громыхали по городам и весям нашей родины еще при Сталине, — она услышала за спиной шаги. Кто-то схватил ее за плечи, внезапно набросив мешок ей на голову, прежде чем она успела что-то сообразить. От ужаса и бессилия Мими и рта не смогла раскрыть, как очутилась в кузове. Грузовик затрясся…
По звуку открывшейся калитки и затем — двери Маша поняла, что ее ввели в избу. Потом ее снова куда-то втолкнули и наконец сняли с головы мешок. Подставив ей табурет, мужик в тулупе и низко надвинутой на лоб кроличьей шапке-ушанке, заорал благим матом:
— Слушай, стервь проклятая, и мотай на ус! Покедова не скажешь, откедова у тебя бабла столько, и все не отдашь — отсюдова не выйдешь! — и бандит достал наручник, ловко застегнув его на машином запястье, а другим концом щелкнул у стены. И Маша вмиг оказалась прикованной к батарее, почему-то даже не испугавшись — просто не было сил!
— Что воды в рот набрала, дрянь паршивая? Ты что, не согласна?
— Гм… но как же… гм… ну хорошо. Но деньги у меня собраны были для монастыря, других — нет, понимаете? А как же я вам отдам то, чего у меня нет? Ну а если б даже были, то как? При мне-то все равно ничего нет, значит, придется вам меня домой отпустить. Иначе-то как?
— Ишь, разбазарилась, вошь столичная! Врешь ты все! А с земляками-то делиться надо, а не последнее у них отбирать! «Волгу»-то придется вернуть!
— Так вы об этом? Забирайте хоть сейчас, мне-то она совсем не нужна! Можно же договориться было по-человечески, а не хватать меня так!
— Ишь барыня-то какая, еще и по-человечески ей угоди! Не нужна ей машина, ха! Так я тебе и поверю! Да если б не тетка твоя, я б не так с тобой гутарил, лясы бы точить не стал! Пиши ей записку, — и мужик, подсунув Маше обрывок из школьной тетрадки с огрызком карандаша, приступил к диктовке: «Дорогая тетя! Меня держат в подвале и не отпустят, пока не отдашь за меня тысячу баксов. Держи их наготове. Тебе будут звонить. Не вздумай кому проговориться типа милиции, тогда меня убьют. Твоя племянница Маша».