Под сенью проклятия
Шрифт:
А по правую руку от короля ступала такая чудная баба, каких я ни в жисть не видала. Худая, высокая, вся в черном, и только волосы белые, длинные, по ветру полощутся, камни дворовые метут. Лицо такое же белое, словно мукой присыпанное. Прямо мертвячка. Не удержавшись, я дернула Аранию за руку.
— Кто это? Ну, в черном?
— Главная ведьма из Ведьмастерия. — Прошипела в ответ госпожа сестрица. — Не можешь, что ли, потом спросить? Что за дремучее невежество деревенское!
Я, не отвечая, впилась взглядом в белое лицо. Вот оно. Главная из их Ведьмастерия, и на расстоянии
Заглядевшись на ведьму, я поначалу и не заметила девицу, что шла за королевской четой. Но Арания дернула меня за руку, жарко зашептала в ухо:
— Ты глянь, какое платье на королевишне! Цорсельское, не наше! Ох, любота!
Я и глянула. Сама королевишна, идущая вслед за родителями, на лицо была бледна и невзрачна. Так себе, хоть и королевишна. Вот только платье на ней выделялось. Сшили его не цельным куском с плеч до подола, как наши, а из частей. Грудь прикрывала короткая душегрея до пояса, узкая, не вздохнуть. Снизу подшиты две юбки — одна сплошная, другая распашная, с прорезью по переду. И рукава пузырями, на серебряной тесьме. Если душегрею скроили из голубого атласа, то на юбки и рукава пошел белой шелк, густо тканный серебром.
— Ох, лепота! — Шепотом ныла рядом Арания. — Вот бы мне такое! А то меня то в тутешское, то в олгарское рядят, и никакой тебе перемены. Вот выйду с-под маменькиного крыла, сошью себе справы на цорсельский лад. Пройдусь такой же павою!
Я, не слушая её, глянула дальше. За королевской семьей и ведьмой шли восемь мужиков в богатых одеждах, большей частью немолодые, с широкими спесивыми лицами. На двоих надеты олгарские расшитые душегреи. Восемь положских верчей, подумала я. Следом шагали ещё люди, среди них мелькнуло бледное лицо Морисланы.
Вышедшие заполнили то место, что оставалось в разрыве людского кольца. Госпожа матушка вдруг очутилась рядом с нами, требовательно глянула мне в лицо. Случайно или нет, но тогда же я заметила в толпе черноволосого тутеша, что сидел на пиру рядом с Тереном. Стоял он неподалеку, смотрел на царскую семью, как и прочие — только ухо было повернуто к нам.
— Ну и славно же мы посидели на пиру, тетушка Морислана! — Я улыбнулась. — Сестрица Арания самый сладкий кус со мной делила, меня, сироту, угощала. Тут напоследок вкуснючими пирожными оделяли — так я ей за то свое отдала, оно потолще да повкусней показалось. Как могу, так и плачу вам за милость, уж не обессудьте!
Морислана соизволила улыбнуться. На лице её словно что-то отмякло. Тут из толпы гостей, что теснились за верчами, кто-то завопил:
— А ну, пляски давай! Потешим короля-батюшку, королеву-матушку! Давай, ребятушки! А кто первый в пляс, тому перстень враз!
С верхних окон дворца запели дудки, рассыпались трелями балалайки. Им ответил бубен, зачастил, выводя плясовую. С той стороны людского круга в центр вылетел светловолосый парень в желтой, как одуванчиков цвет, рубахе. Вдарил подкованными каблуками по камням, прошелся в переплясе, рассыпая звонкую дробь. Пропел:
— А хожу, гляжу, красну девицу ищу! А выходь, станцуй со мной, я парнишка холостой!
Под крики
Вслед вышла ещё пара, и ещё. Заводиле в желтой рубахе, когда собрался выходить из круга, со стороны верчей кинули перстень. Тот поймал, нанизал на палец и скрылся в толпе.
Плясали долго. Парные пляски сменил мужской перепляс, разухабистый и страшноватый. Потом балалайки и бубны смолкли, дудки запели нежно, сладко. В раздавшийся круг вышли девки. Морислана вытолкнула к ним Аранию. Та пошла охотно, бляхи, навешанные на косу, звенели на каждом шагу. В хоровод встали и тутешские девки, и олгарские, и норвинские. Заскользили яркой цепью, закружились, сложили четыре круга — один внутри другого.
На небе уж разгорался закат, скрытый от людей на площади темной громадой королевского дворца. Косые лучи красили алым цветом верхушки кремлевских теремов. А девки пели:
Льется песня в Чистограде, Отзываясь во посаде, И над Дольжею-рекой Вторит песне волнобой. Мирны весны, мирны жатвы, Тихи отчие дома, И хранит положски села Пограничная тропа. И в ночи, и в непогоду Вои тропку берегут. Ведьмы знаки расставляют, Укорот врагам дают.Я такую песню не знала, а потому заслушалась. Однако вокруг, куда ни глянь, все болтали да хихикали. Лишь Морислана, как и я, стояла молча, не сводя глаз с Арании, кружившейся в хороводе.
— Ну, хорош тоску разводить! Тут госпожа ведьма желает мастерство показать! Брысь, девки! — Рявкнул неожиданно тот же голос, что призывал начать пляски.
Я вытянулась в струнку, ища глазами бабу в черном. Ведьма покажет мастерство? Вот уж свезло так свезло! Увижу в деле ведьму чистоградскую, да не какую-нибудь, а главнейшую!
— Я не спешу. — Простуженным голосом заявила ведьма в наступившей тишине. — И с радостью бы дослушала.
— Да ты что, матушка! — Разорялся все тот же голос. — Ведь вечереет, как мы твои чудеса увидим? Мы ж не мыши летучие!
— И впрямь. — Поддержал его бабий голос — то ли самой королевы, то ли королевишны. — Уважьте, госпожа Аленьша, покажите, что хотели. Скоро уж ко сну идти.
Толпа заволновалась, всколыхнулась — девки возвращались к своим мамкам-родственникам. Арания встала рядом, шепнула:
— Ох и люблю хороводы! Правда, песни у нас все старые. Бают, в Ламаньском верчестве другое поют, есть там такой певец-затейник. вот бы его послушать!
Морислана одарила её взглядом — ровно крапивой хлестнула. Арания смолкла, надувшись.