Под сенью проклятия
Шрифт:
Голос Рогор понизил. Норвинское имя моей матушки царапнуло по ушам. Не по-нашему оно звучало, по чужому.
Однако мне тогда показалось до ужаса верным то, что норвин называл Морислану именем, данным её от отца с матерью. Когда жизнь окончена, остается только то, с чем ты её начал — тело и имя.
— Трава-потрава. — Я выпустила скатерть из рук, отшвырнула её к стенке.
Прости меня, бабка Мирона, что к твоей холстине да с таким небрежением.
Просто на ней кровь моей родительницы.
Рогор ждал за спиной.
— Кольша. — Наконец ответила я, не оборачиваясь. — Подводная трава. Из кольшиных жил делают крючки, сушат, те усыхают до малости. Потом их подмешивают в еду, и они снова набухают. Все нутро рвут в клочья.
Он не стал спрашивать — а разве нету супротив этого средства, а что ж вы не пробовали заговор какой, а как же травки, а другая травница с припасом? Но я все равно сжалась, потому что втайне этого ждала. Трудно людям объяснить, что чудодейственные заговоры хороши, когда у тела есть время их выслушать. И что даже две травницы не спасут того, кто уже не жилец.
— Ты уверена? — Ровный был голос у норвина, аж жуть.
Я кивнула, все ещё не оборачиваясь.
— Её рвало кровью. В извергнутом был крючок из кольшиной жилы. Самолично нашла.
— Где могли подсунуть эту гадость госпоже Морислейг?
Он не спросил «кто». Значит, многое знал. И по-прежнему именовал Морислану Морислейг.
— Вчера на пиру подавали лакомство. — С усилием сказала я. — В самый раз спрятать такую штуку. Мягкое и липкое. Пирожное называется. И прислужник всем накладывал по штуке, своей рукой.
Я сердито мотнула головой — в груди словно червь сидел, и грыз изнутри, до того странно там ныло. неужто горюю? Может, это просто страх? Как-никак, и мне могли подсунуть пирожное с кольшей, и я могла умереть такой страшной смертью.
Всю мою жизнь, все мое детство и всю мою юность Мирона учила меня травкам. Я наизусть знала то зло, которое они причиняют. И до этого при мне умирали — но наши, сельские, бабы и мужики, иногда дети. Смерти у них тоже были наши, сельские — от болезней, от встречи со злым зверем в лесу, от несчастного случая.
Смерть Морисланы была первой смертью от намеренной потравы, которую я видела. И за что? За попытку оженить парня, пусть и очень знатного? Да слыхано ли это? Наверно, потому и ныло в груди.
Даже с Парафеной, подумалось вдруг мне, и то обошлись милостивее. Она выжила, а Морислана — нет.
Я зло мотнула головой и отошла в угол, где лежала одежда. Взглядом поискала в стопке сарафан, да попроще — не время рядиться.
— А не говорила ли госпожа Морислейг чего-нибудь особенного перед смертью? — Спросил вдруг Рогор.
Последнюю волю умирающего замалчивать нельзя. Я призналась:
— Просила приглядеть за госпожой Аранией. Да разве простая травница может приглядеть за господской дочкой?
— Ну, как сказать. — Со значением сказал норвин, пока я тянула из стопки летний сарафан из пестрядины. — Госпожа
Моя рука с сарафаном застыла. Я глянула на сложенные вчера вечером платья, подаренные Морисланой в её доме под Неверовкой. То, что дали для пира, с жемчугом, самое роскошное, тоже осталось у меня. Так что играть госпожу я смогу, рядиться есть во что. Вот только.
— Зачем? — Вырвалось у меня.
— Госпожа Морислейг на вчерашнем пиру объявила, что ты её племянница. — Доверительно сказал Рогор. — И если ты вдруг перестанешь ею быть, кое-кто начнет задавать вопросы. А поскольку госпожи Морислейг уже нет, то задавать их станут госпоже Арании. Или уж сразу вам обеим, чтоб быстрее. Оно тебе надо?
Я отшвырнула сарафан обратно на стопку и взяла лежащее сверху темно-зеленое платье. Красное и голубое были слишком радостными для этого дня.
— Так-то оно лучше. — Одобрительно сказал Рогор, наблюдавший за мной. — К тому же на господскую одежду у тебя все права. Как-никак и по матери, и по отцу из господ.
Я развернулась и глянула на него в упор. В первый раз за все время Рогор показал, что знает, кем мне приходилась Морислана.
— Алюня тебе поможет. — Пробурчал норвин, отводя глаза. — Не уходи, пока она не придет. Только просьба у меня одна. Нужно, чтобы травница, стоявшая у постели госпожи Морислейг в её последний час, поклялась перед знатными норвинами из дома Ирдраар, что ту отравили. И рассказала, где и как ей могли подсунуть ту отраву.
— Зачем? — Опять спросила я.
Рогор задумчиво посмотрел в пол, прищурив глаза, словно увидел там нечто невидимое. Поднял руку, потер впадинку под нижней губой.
— Тут дело не простое, госпожа Триша. Знатную норвинку из дома Ирдраар отравили. За это назначат большой легед.
Я сделала полшага к нему, он пояснил:
— Плата за кровь. Узнав все, дом Морислейг даст вознаграждение тому, кто принесет голову убийцы. Потом, такого ещё не было. Я уверен, и прочие норвинские дома захотят вложиться. Норвинку убили, пока она была в кремле! Во всех домах будет шум. И многие заплатят, чтобы узнать хоть кусочек правды.
— Да чё гадать-то. — Вырвалось у меня. — На чьего сына Морислана замахивалась, тому и смерть её нужна была. Ерислана, не иначе.
Рогор хмыкнул, покрутил головой.
— За попытки оженить юного Согерда ещё никого не убили. Кое-кому, говорят, попортили девку — но и только. Нет, госпожа Триша, не верь тем подозрениям, что плавают навроде тухлой рыбы сверху. Они обычно тухлой рыбой и оказываются. Так как насчет нашего дела? Ты выйдешь свидетельствовать перед домом Ирдраар?
— Да. — Возглас вырвался у меня слишком громко.
— Хорошо. — Одобрил норвин. — Кто-то должен отомстить за несчастную Морислейг, верно? И если дети перестанут мстить за своих родителей, то куда покатится мир?