Под сенью проклятия
Шрифт:
— Только никому не говори. — Предупредил меня норвин. — Одной Аранслейг. Пусть бельчи готовит, потому что я нашел то, чего не нашли чистоградские ведьмы. Не могли ту отраву подмешать на королевской поварне. Народу там много толчется, заметить такое легко, а скрыть трудно. Умный человек приготовил бы угощение с отравой в другом месте, готовое принес во дворец и отдал бы подавальщику. Тот служка рассказал мне, что пирожное, куда засунули отраву, стряпают из сахарного зерна. Им в Чистограде торгуют только два купца. Вот я их и нашел, а потом спросил.
Он двинулся, оторвал ладонь от тесака, сжал в кулак, легонько
— И выяснил, кто брал такое зерно перед королевским пиром. Они припомнили трех покупателей. Двух купцы знали, они и до этого брали у них сахарное зерно. А вот третий пришел за сахарным зерном в первый раз, его купец не знал. Зато у него оказалось приметное лицо — рябь по лицу, как после оспы, чего средь тутешей не встретишь, лысая голова. И одет в чужое платье.
Он остановился, горделиво выпятил грудь.
— Я сходил в Иноземную слободку. Ради такого дела и сам в тутешское переоделся, чтобы в глаза не бросаться. Поспрашивал там, походил, поглядел. И надо же такому случиться — как раз такой прислужник работает в доме того, кого я и раньше подозревал.
— А кого ты подозревал? — Не удержалась я.
Норвин фыркнул, покрутил головой.
— А легедом с тобой не поделиться?
— Больно уж ладно у тебя выходит. — С сомнением сказала я.
— Я, Ргъёр Хафсон, честный норвин. — Довольно заявил Рогор. — И не хожу кривыми путями. Вот всемогущий Дин и присматривает своим глазом, чтобы мне на пути попадалась иногда удача. Передай Аранслейг — я приду сюда за четыре дня до Свадьбосева, с утра. Пусть дочь Морислейг выходит, и я отведу её туда, где она увидит убийцу своей матери. Доброй тебе ночи, госпожа Триша.
Он повернулся, быстро зашагал к ближайшему сходу с площади. Свое «поздорову» я сказала уже в спину норвина.
Солнце укатывалось, небо с одного края выкрасилось в алое. По зубцам и башням кремля чиркали последние лучи. Я заспешила во дворец.
Глава пятнадцатая. Сказ о ржаном зернышке
Арания уже ждала в горнице — мерила проход от двери до окна быстрыми шагами. Увидев меня, застыла.
— Ты чего так долго? Ой, что со мной было.
Глаза у неё стали громадные, и на белом лице смотрелись двумя дырами. Я даже испугалась.
— Да что случилось-то?
Арания сморщилась — плакать собралась, догадалась я. Сказала, вздохнув с завыванием:
— Как сели гадать, сначала все шло хорошо. Великий принцесс даже улыбнуться изволила два раза — первый, когда одно желание загадала, а второй, когда оно сошлось. А потом пришла госпожа Любава. Великий принцесс ей — уйди, тетка Любава! Та её умолять. Мол, ведьмы наказали, чтобы свет-королевишна гаданьями не занималась — вдруг такое нагадает, что ей, наследнице положской, от того поплохеет! И ещё, мол, велено королем-батюшкой королевишну к девичьему баловству не приучать — ей высокий удел положен, страной править, а не вольной девицей жить! Не могу, говорит, тебя оставить, дозволь хоть рядом посидеть. Великий принцесс и отвечает — садись в угол, тетка Любава, но приказывать тут не смей. Я, говорит, одна в этих покоях хозяйка. А та как села в уголок, как начала оттуда гляделками зыркать. И все желания враз сходиться перестали. Великий принцесс уж ликом темнеть начала.
Я и решила схитрить,
Она топнула ногой и снова заходила по горнице, огибая меня по пути, как неживую балясину.
— И потому ты криком исходишь? — Я только головой покачала, на неё глядючи.
Сдурела девка. Ей тут от Рогора такие вести, а она из-за великой принцесс по горнице бегает, как ошпаренная. Тоже мне, ликом потемнела — да Зоряна весь день ходит кислая, точно её поят одним капустным рассолом, а есть дают только девятидневные щи.
И опять же, сама виновата. Разве можно при гадании жульничать? Это ж какая обида королевишне. И что ей теперь думать о тех гаданиях, что сошлись? Чему верить?
Арания топнула ногой.
— Эх, Тришка, Тришка! Ума у тебя коврижка!
Ну ровно дите малое. Я на ту дразнилку не поддалась. Сказала со значением:
— У кого как, а у нас в Шатроке ковриги пекут большие. Вот бы кой-кому столько ума в голову.
— Ты что, и впрямь не понимаешь? — В голос взвыла Арания. — Да Любава не хочет меня к великой принцесс подпускать! Стережет её, точно муж ревнивый! И на меня теперь взъелась! А ведь завтра должна прийти мастерица с цорсельским платьем! Вдруг Любава прикажет больше к нам не ходить? Или платья велит нарочно испортить? Ох-ти мне бедной, сиротинушке без матушки! Некому меня защитить-пожалеть!
Выла она всерьез, как с горя большого. И руки заломила. Я вздохнула, подошла, приобняла за плечи.
— Не горюй, придумаем что-нибудь. Вести от Рогора хочешь услышать?
Она кивнула. Но рук, у груди сцепленных, не разжала. Дослушав мой рассказ, всхлипнула:
— Как я теперь у Зоряны отпрошусь? Ох-ти моя матушка. неужто даже не полюбуюсь, как твоему убивцу голову отрубят?
Моя рука разом отдернулась от её плеча. Может, я и неправа была. Не брось меня Морислана в детстве, глядишь, и я бы сейчас то же самое говорила бы.
Арания все всхлипывала. Я подумала, со вздохом снова опустила ей руку на плечо. Сказала:
— Хорош сырость-то разводить. Смотри, будешь так долго реветь, под носом от соплей плесень нарастет.
— Сердца у тебя нет. — Вызверилась на меня Арания. — Бесчувственная ты, Тришка! И необразованная! Одни гадости говоришь, вместо того чтобы сказать что-то красивое, возвышенное, утешительное!
И что я такого сказала? Меня Мирона всегда так утешала, если коленку разобью или мальчишки на улице задразнят. Я пожала плечами, спросила:
— Когда Любава тебя поймала? В самом начале, как только ты дважды одно зерно посчитала или когда счет уже закончила?
— Как только дважды посчитала.
— Тогда что ревешь? Скажешь, случайно обсчиталась, прости, великий принцесс. Сомлела, устала, в глазоньках потемнело.
Арания перестала всхлипывать.
— Думаешь, поможет?
Я сходила за утиральником, который второго дня смастерила из старой сорочицы. Подала Арании.
— На, утрись. А завтра, если королевишна о том спросит, стой на своем. Обсчиталась, и все тут. Рука дрогнула, вот и прихватила два зернышка вместо одного. И прощения проси, кланяйся пониже.