Под стягом Российской империи

Тумасов Борис Евгеньевич

Наступление наших войск было настолько грозным, что османы дрогнули. Тут перешёл в атаку весь правый фланг. Турки побежали.

Мы гнали османов десятки вёрст. Турки потеряли четыре тысячи человек. А мы полтысячи. Погиб командир Крымского полка полковник Слюсаренко...»

Глава 5

Генерал Гурко не был либералом, он верой и правдой служил Отечеству. Служил при Николае Первом, служил при Александре Втором. Вред

крепостного права понимал и буржуазные реформы, принятые Александром Вторым, одобрял. Особенно, как человек военный, приветствовал отмену рекрутчины, когда солдата обрекали на пожизненную службу и был он совершенно бесправным.

Гурко приветствовал и другие реформы и ну никак не мог понять, отчего выступают против правительства всякие нигилисты, и тем хуже, террористы, какие мечут бомбы в императора, призывают к его убийству. Никак не укладывалось в сознании генерала Гурко, чем неугоден государь, который дал крестьянам волю, в суде ввёл присяжных заседателей, земское управление. И оттого Гурко считал: свободомыслие для России может пойти во вред. Тем паче, коль это свободомыслие допустить в армии, среди солдат...

Поликарпа Саушкина призвали в солдаты накануне войны. Прямо с Патронного завода. Таких, как Поликарп, петербургских рабочих, в их батальоне двое, остальные стрелки — деревенские парни.

С пятой ротой Орловского полка Саушкин оборонял Старую Загору. Было и такое, когда там, в Загоре, орловцы считали, что пришла пора им смерть принимать. Навалились на них турки силой великой, большим числом окружили янычары и, не подоспей вовремя отряд генерала Гурко, вырезали бы турки и орловцев, и дружинников.

На Саушкина два янычара кинулись, одного из них Поликарп штыком достал, другого генерал Гурко саблей срубил. Саушкин хорошо запомнил генерала.

С пятой ротой Поликарп Саушкин от Старой Загоры до Шипки дошагал.

Заняли орловцы редут по правому флангу, что прикрывал гору Центральную, укрепились, орудийная прислуга установила четырёхдюймовую батарею.

Покуда турки молчали, стрелки отдыхали, чистили ружья, штопали одежды.

Османы скапливались в Забалканье, у селения Шипка, подходили табор за табором, становились биваком. Сулейман-паша готовился к штурму.

Неподалёку от Саушкина подполковник Депрерадович собрал ротных командиров, отдавал приказания. Поликарпу не слышно, о чём говорил подполковник, но по жестам догадывался, Депрерадович предупреждал, откуда вероятней всего ударят турки.

За каменистым укрытием дымилась кухня. Время обеденное, потянулись солдаты с котелками. Поликарпу есть не хотелось, и он не спешил.

Неожиданно увидел, совсем рядом проходил генерал Гурко, на ходу обращался к солдатам:

— Сыты ли, молодцы? Хорош ли щец? Те отвечали вразнобой:

— Сыты, ваш бродь, нам бы вот только обутку сменить, каши просит!

— Потерпите, к зиме привезут. Тут перед генералом Саушкин вскочил, вытянулся:

— Ваше благородие, поди, не упомните меня? В Старой Загоре

от янычара спасли.

— Как фамилия, солдат?

— Поликарп Саушкин, ваше благородие, рядовой пятой роты Орловского полка.

— Так вот, солдат Саушкин, помни заповедь, сам погибай, а товарища выручай!

Присел Поликарп, а рядом сосед, солдат Дьячков говорит:

— Ну, Поликарп, отныне генерал тебе отец родной.

— Не отец, а крестный, — рассмеялся Саушкин...

А на горе Святого Николая, где расположились болгары, запели. Нравилось Поликарпу их пение, храбрость в бою, и то, как зовут русских солдат братьями. Это напоминало Саушкину демонстрацию работного люда в Петербурге у Казанского собора. Там на митинге ораторы обращались к народу со словами: «Братья!»

Мысль вернула Поликарпа к той демонстрация. Молодой рабочий держал красный флаг. Яркий кумач, будто кровью окрашенный, трепетал на ветру. Над сгрудившимся людом поднялся какой-то студент в форменной шинели и фуражке. Он говорил горячо, брал за душу...

Потом налетела полиция, конные жандармы, хватали демонстрантов, заталкивали в тюремные кареты. Мимо Саушкина пробежал студент-оратор, ухватил за рукав, затащил в проходной двор. Бежали, пока не отдалились шум и свистки городовых.

Студент остановился, поднял воротник, потом глянул на Саушкина:

— Приняли крещение, положено, брат, начало большому. Ну, будем расходиться. — И, пожав Поликарпу руку, ушёл.

На горе Святого Николая продолжали петь болгары. Песня наводила на грусть. Настрадался народ под турецким игом, видать, забыли весёлые песни. А уж российские солдаты насмотрелись на зверства башибузуков, никого не жалели турки, ни детей, ни стариков.

Рядом с Поликарпом обосновались солдат Василий Дьячков, крепкий голубоглазый красавец, и маленький, тщедушный солдатик с фамилией, ему соответствующей, — Сухов.

Дьячков лежал на спине, смотрел в небо на плывущие облака.

— Будто парусники на Балтике.

От Василия Саушкин знал, что учился тот в университете и за участие в народовольческом кружке исключён, но избежал суда по ходатайству отца, священника церкви на Васильевском острове.

Поликарпу Дьячков нравился своим открытым характером, добротой, с ним и в бою надёжно, прикроет. Вот только плохо, любил Василий порассуждать о несовершенстве существующего строя, не скрывая своей принадлежности к народовольцам.

Дьячков сел, посмотрел на Саушкина:

— На вашу жизнь я нагляделся, Поликарп, когда в бараки фабричные хаживал. И труд заводской разве что с каторжным сравнишь.

Ладонь Сухова приглаживала траву, с крестьянской жадностью пальцы ощупывали упругие стебли. Сказал, сокрушаясь:

— Сено какое пропадает.

Василий повернулся к Сухову, продолжал своё:

— Ив деревне не лучше, темнота, к весне народ от голода пухнет. Ходили наши в деревни, с мужиками беседуют, а они тебе твердят, всё от Бога. Запуганы властью.