Под стягом Российской империи
Шрифт:
По другую сторону дороги стояла стальная батарея из шести дальнобойных крупповских орудий, отбитых у турок ещё при генерале Гурко.
А позади передовых укреплений, по обеим сторонам дороги, что уходила на Габрово, две батареи — Круглая и Полукруглая.
Система траншей и окопов, где засели стрелки, позволяла защитникам перевала запереть дорогу таборам Сулейман-паши.
Куда ни глянь, кругом гористая местность, гряды горных хребтов. Генерал Столетов смотрел на тянувшиеся не более чем в двух вёрстах хребты с правой и левой стороны от Шипки и думал о том, что, если противник пошлёт на горы Лысую и Малый Бедек своих солдат,
Первые попытки османов овладеть Шипкой отбиты. Столетов уверен: Сулейман-паша на этом не успокоится. Его армия копит силы, и может случиться такое, что она от прямых атак перейдёт к осаде Щипки.
У Саушкина было много атак, но одна запомнилась особенно.
Наступавший по перевальной дороге табор командование решило отрезать и уничтожить фланговыми ударами, обойдя лесом, с одной стороны батальоном орловцев, с другой — болгарской дружиной.
По левому флангу табор обошли болгары, по правому — орловцы, ударили разом, отрезали путь к отступлению. А с фронта батальон стрелков насел на османов.
Повернули турки, но дорога перекрыта.
На помощь пехоте поспешили две сотни конных черкесов и башибузуков. Свирепо визжа, размахивая ятаганами, они неслись на орловцев и болгар. Стрелки дали залп, второй. Смешались черкесы и башибузуки, а первая линия уже приняла их в штыки.
Над Поликарпом лохматый башибузук ятаган занёс, но Саушкин опередил, достал башибузука штыком. Черкесы и башибузуки повернули коней, ускакали.
Зажали орловцы и дружинники табор в тиски, но турки не сдаются, дерутся жестоко. Бой был коротким, суровым, немногим османам удалось прорваться...
В тот день, несмотря на уже сгустившиеся сумерки, долго не расходились дружинники и стрелки, даже орудийная стрельба не была помехой. Орловцы к себе в траншею зовут болгар, дружинники стрелков тянут. В укрытии костры разожгли, похлёбку и кашу варили. Бородатый дружинник, позвал к огню Поликарпа, сказал по-русски:
— Меня Христо зовут.
На треноге булькала в котелке чечевичная похлёбка. Достал Христо из кармана узелок с красным перцем, всыпал в котелок, размешал. Потом снял с огня, подвинул к Саушкину.
— Ешь, братушка.
Похлёбка пахла чесноком, душистыми приправами, обжигала перцем.
— Там, на Марице, моя деревня, — Христо указал рукой за Балканы. — Мы придём к ней. — И, посмотрев на ладони, добавил: — Руки по хозяйству истосковались.
Саушкину взгрустнулось. Христо увидел, спросил:
— О чём, братушка, задумался?
— Вот мы вас от османов освобождаем, а у самих свободы — кот наплакал. У нас над мужиком барин изгаляется. Знаешь, как российский мужик живёт? Его от крепости, от неволи освободили, а он сызнова на поклон к помещику: то землицы в аренду, то лошадёнку на время... А на заводе затемно к станку встанешь и дай Бог в барак в полночь попасть... Спал-не спал, уже фабричный гудок ревёт... Чуть что не так, за воротами очутишься, помирай с голодухи. Оттого в кабаках российский работный человек напьётся с горя и с тоски и поёт. Слыхал такую песню?
И— Невесёлая, братушка, песня, слёзная, — Саушкин положил руку на плечо Христо.
На рассвете, когда затих бивак, Поликарп с Христо пели вполголоса, каждый свою песню...
В том бою под кривым Селимом убили коня. Падающий арабский скакун придавил ему ногу. Пока выбирался, башибузуки и черкесы, не выдержав яростной атаки орловцев и дружинников, визжа и гикая, кинулись на прорыв. Кривой Селим ухватился за стремя чужого коня. Черкес саблей замахнулся, но Селим не испугался. Не оторвался от стремени даже тогда, когда русский солдат вонзил в него штык...
На привале башибузуки сняли с Селима шаровары, промыли рану. Стонал и ныл кривой Селим, проклиная нечестивых гяуров.
Когда Сулейман-паше стало известно, что Шипку обороняют лишь дружины болгарского ополчения да полк орловцев в неполном составе и брянцы, он принял решение смять сторону превосходящими силами. Сулейман-паша бросил на штурм бригады Реджеб-паши и Шакуни-паши. Однако стойкая защита и потери в бригадах заставили турецкого военачальника изменить тактику.
Тщательная разведка привела Сулейман-пашу к выводу: прорыв обороны с марша невозможен. Превосходство позиции защитников даст им возможность наносить урон наступающим, оставаясь, по сути, почти неуязвимыми.
Й Сулейман-паша принял решение: обходным движением занять Лысую гору, которая господствует над перевалом и над горой Святого Николая, где укрылись русские, а также установить батарею Реджеб-паши на Малом Бедеке.
— Если, — сказал Сулейман-паша, — мы посадим на Лысой горе наших аскеров, они возьмут под прицельный огонь всех защитников Шипки и тех болгарских собак, какие везут русским продовольствие.
Сулейман-паша убеждён: Столетов не допустил тактического просчёта, не заняв своими стрелками Лысую гору. У русского генерала недостаточно, солдат.
Позвав Расим-пашу, Сулейман велел:
— Реджеб-паша уже потащил пушки на Малый Бедек, а ты, Расим, пошлёшь четыре табора и батарею на Лысую гору. Они оседлают её и, подобно охотникам в засаде, будут стрелять по обречённым гяурам. Когда же мы овладеем перевалом, то сбросим болгарских войников живьём в ущелья, а тех болгарских ублюдков, какие тащат для русских свои хурджумы с едой и фляги с водой, ослепим и отрубим им правую руку. Мы их лишим света, дарованного Аллахом.
— Позволь, сердер-экрем, моим башибузукам сделать из голов русских солдат пирамиду на вершине Шипки!
— Судьбу всех, кто цепляется за перевал, Расим-паша, Аллах вверяет твоим аскерам.
Вечером с предгорий потянуло холодом, и командир Балканского отряда генерал-адъютант Радецкий велел затопить печь.
Тепло быстро расползалось по комнатам, и Фёдор Фёдорович даже приоткрыл дверь.
Сгущались сумерки, и Радецкий распорядился зажечь свечи. В комнате запахло топлёным воском.
Денщик принёс генералу ужин: болгарский сыр, масло, чай.
Радецкий не любил плотный ужин.