Под стягом Российской империи
Шрифт:
— Переход через зимние Балканы войдёт в учебники по военному искусству, Иосиф Владимирович, — заметил Нагловский, — великий подвиг совершила российская армия.
— Это так, Дмитрий Степанович, но согласитесь, российский солдат, когда в гору взбирался по брюхо в снегу, в ущельях замерзал, не о славе думал, он долг перед отечеством выполнял. А коли о нас Россия когда вспомнит, то и на том спасибо.
— Там, на перевале, — вставил Раух, — я говорил, на такое можно решиться раз в жизни.
— Да, господа, однако чую и по телефонограммам сужу, не все в генеральном штабе нами довольны. Поди, ещё дохлых собак на нас повесят, — усмехнулся Гурко.
—
И в своих предположениях Иосиф Владимирович оказался недалеко от истины. В штабе Дунайской армии тон задал Непокойчицкий. Ссылаясь на генерала Обручева, начальник штаба, питавший неприязнь к Гурко, говорил военному министру:
— То, что отряд перешёл в Забалканье, это одна сторона медали. И то, что совершил генерал Гурко с гвардией, составляет ему честь. Но все ли они выполняют, как это было предусмотрено нашим планом, а к ним, как вам известно, ваше превосходительство, причастен и генерал Обручев? Вот вам примеры, они ясны, как Божий день: генерал Шувалов промедлил, топтался у Ихтимана, Вельяминов от Самаково не дошёл до Дольней Вани, Криденер вместо того, чтобы занять Панагориште, остановился у Мечки. И вообще план окружения восточной группировки Сулейман-паши у Панагориште сорвался по вине командующих колоннами, — брюзжал Непокойчицкий. — А как ведёт себя Шильдер-Шульднер...
Вошёл генерал Обручев, склонился над картой. В другой комнате стучал телеграф. Начальник штаба перешёл к телеграфу.
— Есть сведения, что Волынский полк вступил в Панагориште?— спросил Милютин.
Обручев нахмурился:
— Да, ваше превосходительство, но не полку надо быть там, а всей колонне генерала Криденера, как предусматривали, и, не мешкая, преследовать Шакир-пашу. Упущением Криденера не преминет воспользоваться Сулейман... Я понимаю генерала Гурко, условия не идеальные, но у него гвардия, цвет нашей армии.
— Император ожидает решительных действий в районе Татар-Пазарджика. В этом его заверил главнокомандующий.
Обручев укоризненно покачал головой:
— Заверения ещё не означают окружения неприятеля. При таком продвижении наших колонн Сулейман-паша оторвётся от армии Гурко и уйдёт к Адрианополю, где сегодня полным ходом ведутся строительные работы.
— Я посоветую великому князю учесть эти замечания, но прошу понять меня, приказать главнокомандующему выше моих возможностей. Когда император прибыл в Кишинёв, то сразу оговорил, что ни он, ни я как военный министр в оперативные дела Дунайской армии вмешиваться не будем.
— Возможно, государю и не следует, но вам, Дмитрий Алексеевич, при таком главнокомандующем, тем паче при начальнике штаба Непокойчицком, отстраняться от решения вопросов, от коих зависит, как скоро мы закончим турецкую кампанию, не следовало бы.
Милютин насупил брови, отчего стал похож на обиженного мальчика.
— Не забывайте, главнокомандующий родной брат императора.
— То и прискорбно при полководческих способностях великого князя.
— Князь Горчаков докладывал государю об усилении агрессивности англичан в связи с нашим продвижением на Балканах. Меня, как военного министра, тревожат не только военные крейсера Британской империи, какие могут появляться в проливах, но и возможный альянс англичан с австрийцами, что на руку и пруссакам.
— Тем паче это требует от генерала Гурко решительного продвижения к Адрианополю. А австрийцы бряцают оружием с той норы, когда мы появились на Дунае.
— Убеждён, когда замолкнут пушки, дипломаты, усевшись за стол
— Ну, вас, ваше превосходительство, упрекнуть будет не в чем. Мы выполнили миссию, дали свободу болгарам.
— Естественно. Однако историки трактовали и будут трактовать Историю, как угодно политике. Они, заверяю вас, постараются найти криминал у России. Наше внешнеполитическое упущение в том, что мы ещё до начала военных действий видели лишь одного противника — Османскую Порту, но забывали Британию, коя постарается использовать турецкую армию для ослабления России, дабы умалить влияние российское на Кавказе и в Туркестане. Всем нам понятна воинственная речь Биконсфилда на банкете в Эймстери за год до нашей кампании. Биконсфилд откровенно призывал к крестовому походу против России. Однако мы к этому отнеслись благодушно, как к лепету малого ребёнка.
На Рождество полковой священник отслужил молебен, преображением преподнесли по чарке, и хотя полк был на марше, кашевары приготовили горячую пищу.
Поел Силантий Егоров сытно, силы прибыло. Повеселели гвардейцы, да и что ни день, всё ближе конец войны, турки отступают к югу, преображенцы преследуют их неустанно. Идут протоптанной дорогой, а вокруг намело высокие сугробы.
— Сичень зиме серёдка! — говорят солдаты. — Снегов надуло, знать, к урожаю хлебному.
— С января отёлы радуют душу. Бывало, телка ещё мокренького внесёшь в избу, он ножки разомнёт, трясётся, а детишкам в радость.
— Эх, тоска-кручина, крестьянские страдания... На пятые сутки подступили преображенцы к Татар-Пазарджику.
— Видать, жаркое дело будет, — решили гвардейцы. — Эвона, все наши до кучи собираются.
Свернули преображенцы в сторону, в заснеженное поле, устроили бивак побатальонно. Достали из вещевых мешков нательное чистое бельё, за неимением бани растёрлись снегом и переоделись.
— На суде Господнем солдат российский телом и душой по всей форме чистым стоять должен...
Многими дорогами подтягивались к Татар-Пазарджику колонны отряда генерала Гурко, стремились окружить турецкую армию...
Предугадав намерения Гурко, Сулейман-паша ночью отвёл войска к Адрианополю.
Угрюмо наблюдал Сулейман-паша, как табор за табором проходили мимо него войска. Нет, никогда не думал он, привыкший к победе и славе, что доживёт до такого поворота — видеть, как бегут его аскеры. Его, Сулеймана, армию гонят, подобно стаду баранов.
Темнеют воды Марицы-реки, несут ледяную шугу. Берёт начало Марица с отрогов гор Родоп и своим верхним течением с запада на восток орошает обширную Филиппопольскую равнину, а затем Адрианопольскую.
В верхнем течении Марины, при впадении в неё реки Половины, лежит город Татар-Пазарджик.
Молчаливо сгрудились за спиной Сулеймана военачальники. Скоро, совсем скоро нести им ответ перед судом Абдул-Хамида. Как и какими словами будут оправдываться? Разве примут старые, мудрые судьи султана речь Сулеймана, что не по его вине завязли таборы на Шипке, и кому знать, может, сегодня Аллах был бы милостив к судьбе Оттоманской Порты?
Неожиданно Сулейман-паша говорит вслух:
— Когда повезут меня через ворота Орта Капусси (Ворота Орта Капуси вели во двор, где казнили знатных сановников) и палач занесёт над моей шеей секиру, скажу я словами Пророка: судьба каждого правоверного записана в священной книге Аллаха. — Чуть повременив, Сулейман-паша подозвал Фауд-пашу: