Под вуалью
Шрифт:
— Хотите, я что-нибудь сыграю для вас? — он так же, как и она, прямо смотрел ей в глаза. — Рослин, вы похожи на белочку. — И в это мгновение его пальцы коснулись клавиш, заиграв веселую мелодию, звуки которой становились все выше и выше, и казалось, что они исчезают в гуще листвы под самой кроной.
Рослин расхохоталась и подумала, что наверняка это был эффект кофе с коньяком. Изабелла не могла долго выдержать отсутствия внимания к собственной персоне и, шурша шелковым платьем цвета светло-розового вина, присоединилась к Тристану за инструментом.
— Это очень оригинально, — сказала
— Другими словами, ты хочешь сказать, что-нибудь такое, чтобы Изабелла могла спеть? — передразнил ее Тристан. — Что же ты хочешь, моя примадонна?
Хотя Изабелла была тщеславна и даже немного зла, но Рослин уже достаточно хорошо знала ее голос и поэтому предвкушала, как же она сейчас споет. В это время певица и композитор оживленно обсуждали, какую арию она исполнит. Остановились на песне половецкой девушки из «Князя Игоря», которую Изабелла обожала. Она встала в позу, откинула назад голову и деланно-застенчиво опустила глаза.
— Не совсем тот образ, — вмешался Дуэйн, — тебе бы больше подошли Далила или Саломея. — Он явно наслаждался происходящим.
И тут же, прямо на глазах, она стала Саломеей. Это была сцена, в которой царь Ирод видит, как Саломея при свете луны целует в губы голову Иоанна Крестителя. Изабелла подошла к столику, на котором стояли фрукты, и взяла из вазы розовую и зеленую дыни. Рослин слышала, как усмехнулся Дуэйн, и сквозь дым сигары видела, что у него был довольный вид.
Несколько мавританских светильников неярко освещали комнату. Изабелла пела, стоя наполовину в тени. Ее великолепное глубокое колоратурное сопрано заставляло забыть, что сама она была человеком довольно поверхностным.
Рослин слушала, обхватив колени руками, и когда прозвучали финальные звуки арии, то у нее по телу пробежали мурашки. Последовавшую за этим исполнением тишину нарушили аплодисменты, которыми слушатели щедро вознаградили выступление Изабеллы. Как позже выяснилось, содержание арии положило начало дискуссии о сложном и многозначительном чувстве любви.
— Полагаю, после смерти, это — величайшая драма нашей жизни, — Тристан порывисто встал из-за инструмента и внимательно посмотрел на каждого из присутствующих. На лице была скорбная улыбка, тронутая печалью. — Я имею в виду Любовь с большой буквы, жестокую и беспощадную. Любовь, как развязку, как конец, обещающий продолжение.
— Подобно выдержанному коньяку, любовью нужно наслаждаться не спеша. — С загадочной улыбкой, держа в руках коньячную рюмку, произнесла Нанетт. — Вот я смотрю на эту рюмку, а коньячные рюмки чем-то напоминают хрустальные шары для гадания, не правда ли? — и снова я вижу ошибки, совершенные в прошлом, и сознаю, что причинила боль из-за собственной властности. Но для меня все это сейчас в прошлом, я ничем не могу помочь ни одному из вас четверых, если вы сделаете свои ошибки.
— Будет тебе, Нанетт, то, что ты была счастлива с дедушкой — общеизвестно. — Тристан поднялся и подошел к табачному столику, чтобы взять сигарету. Дуэйн протянул ему зажигалку, и взгляды двух братьев встретились.
— Счастье, подобно аромату коньяка: когда рюмка пуста, аромат самый сильный, —
— Счастье — это послевкусие, оно так стремительно, чтоподчас его трудно оценить тогда, когда ты счастлив. И это абсолютно бесспорно, счастье — это память сердца.
— А я хочу счастья прямо сейчас, — заявила Изабелла, картинно жестикулируя. — Я требую, чтобы жизнь дала мне что-нибудь, пока я молода.
— Жизнь многим одарит, но она способна и обмануть, — с усмешкой произнесла Нанетт. Взгляд ее голубых глаз, казалось, буравил насквозь сидящего напротив на диване мужчину. — Ну, что ты на это скажешь, дорогой мой? Цинизм — часто лишь прикрытие романтического сердца, хотя в твоем случае у меня есть большие сомнения.
Дуэйн Хантер взял с блюда персик и, разломив его пополам, вынул из сердцевины косточку. Он выглядел озадаченным. — Я полагаю, персик мог бы быть лучшим символом для Евы, сорвавшей плод в райском саду. Мягкий и соблазнительный снаружи, но посмотрите на это! — И он поднял вверх твердую косточку, затем положил ее в пепельницу и с беззаботным наслаждением надкусил персик.
— Где ты научился быть таким циничным? — резко спросила Нанетт, так как будто бы сцена с персиком в действительности причинила ей боль. — Что случилось с тобой в зеленых джунглях, которые были твоим домом? Была ли это женщина, Дуэйн?
— А что, это обязательно должна быть женщина?
Рослин перевела взгляд на Дуэйна, который в это время вытирал руки большим белым носовым платком. Падающий свет лишь подчеркивал медь волос, обрамляющих резко очерченный строгий профиль.
— Ты — представительница романских народов, Нанетт. Для тебя жизнь есть вечная борьба полов. — Дуэйн говорил медленно и лениво. — А я и не чистый британец, и не француз. Во мне идет война между чертами характера и того, и другого народа. А если я — циник, то значит, я таким родился.
— Неужели? Очень любопытно. — Нанетт как-то старомодно посмотрела на него. — Напомни мне, дорогой мой, о том, что я бы хотела с тобой поговорить однажды. Это будет длинный и личный разговор. Я не хочу, чтобы кто-то из моих внуков был лишен романтизма, — а именно такое впечатление ты производишь.
— Может быть, я и не романтик, — усмехнулся Дуэйн, — но всегда получаю удовольствие от длинных приватных бесед с красивыми женщинами.
Нанетт улыбнулась в ответ и какое-то время рассматривала кольца на пальцах. Затем она обратилась к Рослин.
— Бедняжка, у тебя был сегодня такой длинный день, твои серые глаза уже закрываются. Пойдем, нам обеим пора спать.
Дуэйн тотчас же подошел к Нанетт и помог ей подняться. Он склонился над ней, и Рослин показалось, что он возмужал уже в юности, когда был почти мальчишкой. Она никак не могла представить его ребенком, а вот Тристан вдруг предстал в облике моряка.
— Продолжайте веселиться, дети мои, — Нанетт улыбнулась Изабелле и обоим мужчинам. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — эхом отозвалась Рослин, оглядываясь на оставшееся трио: Изабеллу, грациозно расположившуюся на диванных подушках, Тристана, ярко выделяющегося на фоне инструмента, и облаченного словно вброню Дуэйна в сером костюме. И лишь Тристан улыбнулся ей вслед.