Под жарким солнцем

Гордон Илья Зиновьевич

С минуту Зельда молчала, словно вдумываясь в его слова, потом, махнув рукой, сказала:

— Ой, Авраам, Авраам, не утешай себя несбыточной мечтой… Собственного клочка земли тебе не видать, как не видать своих ушей. Мой отец покойный, царство ему небесное, тоже мечтал об этом. Он даже собрал немного денег, дал задаток пану и думал уже, что вот-вот заведет хозяйство, купит лошадь, корову, но появился пристав и сказал, как в книге Шолом-Алейхема описывается про Тевье-молочника: «Изойди», это значит — вон из деревни, тут не место для тебя.

Вам запрещено заниматься земледелием.

— Может быть, все же избавимся от этого зла и заживем как все люди, — вздохнув, сказал Авраам. — Вот я слышал, что существуют где-то на юге Украины земледельческие колонии и евреи — потомственные хлеборобы — работают на земле не хуже других…

— Дай бог, твоими устами да мед пить.

3

Везде и всюду уже знали, что в Петрограде скинули царя, но в имении, где работал Авраам, все шло по издавна заведенным порядкам.

В первые дни, как только до пана дошла эта ошеломительная весть, он в панике удрал куда-то, но тут же вернулся и по-прежнему властвовал в своем имении.

Сбежавшие с фронтов солдаты будоражили холопов, собирали митинги, призывали крестьян забрать землю и конфисковать имение помещика. В тревоге пан как в лихорадке метался, исчезал, снова появлялся, снова исчезал.

Однажды, поздно вечером, возвращаясь из дому в имение, Авраам еще издали увидел высоко вздымающиеся огненные языки, разлившие по горизонту багрово-красное зарево. Чем ближе он подходил к имению, тем отчетливее видел разбушевавшийся страшный пожар.

«Что случилось? — подумал он. — Что горит? Неужели никто не тушит пожар?»

Когда Авраам подошел к усадьбе, он увидел несколько человек с пылающими факелами в руках.

— Пойдем, Авраамка, пойдем, браток, лупить проклятого пана! — кричали они, хватая его за рукав.

Взбудораженный Авраам смотрел на них обезумевшими глазами и никак не мог понять, чего от него хотят.

— Ну что ты стоишь как истукан? — потянул его один из них, с белобрысой бородкой и закисшими трахомными глазами.

— Но что стряслось? — допытывался Авраам.

— Как — что? Ведь революция! — воскликнул мужичок с белобрысой бородкой.

У пораженного этим известием Авраама перехватило дыхание, он не смог вымолвить ни единого слова.

— Революция, браток, революция! — кричал третий парень, худощавый, с узким обросшим лицом. — Не веришь? Где ты был? С неба свалился, что ли? Революцию проспал!

— Вчера я весь день был дома… слышал, что на улице что-то творится: шумят, кричат, я и подумал, что солдат на войну гонят, — как бы оправдывался Авраам.

— Долой войну! Земля — крестьянам! — до хрипоты кричали батраки. — Пойдем-ка расквитаемся с паном, пойдем! Чего стоишь?

До сознания Авраама все еще не доходило, что здесь происходит. Еще в пятом году, когда был совсем молодым, он впервые услышал это магическое слово — «революция». Уже тогда холопы жгли помещичьи усадьбы. Огнем и дымом были охвачены многие

губернии. Но солнце, которое ненадолго засияло для рабочего люда, вскоре закатилось в бездонной пропасти крови и слез.

Когда повстанцы и с ними Авраам с пылающими факелами подошли к усадьбе помещика, там уже было много народу. В зареве пожара горел помещичий дом. Авраам отчетливо видел, как разъяренный народ метался по двору, как врывался в распахнувшиеся двери дома и хозяйственных строений — искал помещика.

— Он уже удрал, скрылся… Испугался, дьявол проклятый, чтобы горячая пуля не угодила в его волчье сердце! — раздавались голоса.

Несколько человек с красными повязками на рукавах свиток и изношенных чумарок пробовали удержать разъяренную толпу, кричали:

— Успокойтесь! Спокойно, спокойно! Не жгите добро! Теперь оно наше… Мы хозяева! Нашей кровью, нашим потом нажито!..

Высокий, широкоплечий мужчина с темно-русым чубом взобрался на каменную ограду и, открывая митинг, энергично размахивая руками, громко и горячо заговорил:

— Товарищи и братья! Мы, бывшие холопы, панские рабы, вместе с нашими братьями, рабочими и крестьянами, становимся, значит… ну… мы становимся, как говорится… хозяевами… Наши мозолистые руки все это создали. Значит, пусть живет и здравствует революция!

Сотни голосов слились в единый громовой крик:

— Ура! Ура!.. Да здравствует революция!..

Несколько человек, стоявших у ограды, подхватили оратора, подбрасывая его вверх, начали качать:

— Ура! Ура!

Когда народ немного успокоился, на ограду взобрался другой оратор — бородатый, в грязной старой шинели; он снял единственной уцелевшей на войне рукой шапку с головы и, размахивая ею, что есть силы закричал:

— Мы, солдаты, более трех лет валялись в окопах и заявляем, что не хотим больше проливать кровь в интересах помещиков и буржуазии!.. Долой кровопролитную войну! Да здравствует революция! Ура!

— Ура! Ура! Ура! — подхватили все в один голос.

Не успел умолкнуть этот оратор, как на каменную ограду взобрался третий, четвертый…

Авраам стоял среди разбушевавшейся толпы и с затаенным дыханием прислушивался к каждому слову ораторов. Его голос сливался с возгласами других:

— Ура! Да здравствует революция!

Митинг затянулся допоздна. На следующий день опять митинговали, казалось, что этому конца не будет. Аврааму хотелось быть вместе со всеми, кричать, радоваться, шуметь, но его с неистовой силой потянуло домой, скорее сообщить Зельде и детям, что свершилась революция. Они ведь, бедные, сидят босые дома, не могут выйти на улицу и не знают, что в мире произошло. Не чувствуя под собой ног, он помчался домой. К счастью, по дороге ему подвернулась подвода, и он быстро добрался до дома. В дом он ворвался словно вихрь. По его возбужденному лицу Зельда сразу заметила, что стряслось что-то невероятное. Но пока она успела о чем-то спросить, он выпалил: