Под знаком незаконнорожденных
Шрифт:
Они вошли в здание, и Круг оказался в удивительно пустой комнате. Совершенно круглая, с отлично отскобленным цементным полом. Стража его исчезла с такой быстротой, что будь он персонажем романа, он мог бы весьма и весьма призадуматься, не были ль все эти удивительные дела и так далее неким злокозненным сном и тому подобное. В голове его билась боль: из тех, головных, которые, кажется, выпирают с одной стороны за края головы, словно краски в дешевых комиксах, и не вполне заполняют объем другой ее части; и тупые удары твердили: один, один, один, никогда не добираясь до двух, никогда. Из дверей в четырех сторонах округлой комнаты лишь одна, одна, одна не была заперта. Круг пинком
— Да? — сказал бледнолицый мужчина, продолжая смотреть на промокатель-качалку, которым он пристукивал что-то, сию минуту написанное.
— Я требую незамедлительных действий, — сказал Круг.
Служащий посмотрел на него усталыми, водянистыми глазами.
— Мое имя — Конкордий Филадельфович Колокололитейщиков, сообщил он, — но все зовут меня Кол. Присядьте.
— Я… — заново начал Круг.
Кол, покачивая головой, торопливо отбирал необходимые формуляры:
— Минуточку. Первым делом нам надлежит получить от вас все ответы. Величать вас —?
— Адам Круг. Будьте добры немедленно привезти сюда моего ребенка —
— Немного терпения, — сказал Кол, обмакивая перо. — Процедура, не спорю, утомительная, но чем скорее мы с ней покончим, тем лучше. Значит, К, р, у, г. Возраст?
— Будет ли необходима вся эта чушь, если я сразу скажу вам, что передумал?
— Необходима при любых обстоятельствах. Пол — мужской. Брови густые. Имя родителя вашего —
— Такое же, как у меня, будьте вы прокляты.
— Ну-ну, не надо меня проклинать. Я устал не меньше вашего. Вероисповедание?
— Никакого.
— Это не ответ — «никакого». Закон требует, чтобы каждое лицо мужеска пола объявило свою религиозную принадлежность. Католик? Виталист? Протестант?
— Мне нечего ответить.
— Любезный вы мой, вас хотя бы крестили?
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Ну, это уж совершенно — Помилуйте, должен же я хоть что-нибудь записать?
— Сколько еще там вопросов? Вы что, собираетесь заполнить все это? [указывая на страницу безумно дрожащим пальцем].
— Боюсь, что так.
— В таком случае, я отказываюсь продолжать. Я здесь для того, чтобы сделать заявление чрезвычайной важности, а вы тратите время на ерунду.
— Ерунда — слишком резкое слово.
— Слушайте, я подпишу все, что хотите, если моего сына —
— Ребенок один?
— Один. Мальчик восьми лет.
— Нежный возраст. Вам тяжело, сударь, не спорю. Я что хочу сказать, — я сам отец и все такое. Однако могу вас уверить, что мальчик ваш в совершеннейшей безопасности.
— Нет! — крикнул Круг. — Вы прислали пару бандитов —
— Я никого не присылал. Перед вами chinovnik на мизерном жалованьи. Я, если угодно, скорблю обо всем, что случилось в русской литературе.
— Так или иначе, но кто бы тут ни командовал, он должен выбирать: либо я остаюсь немым навсегда, либо же говорю, подписываю, присягаю — все, что угодно правительству. Однако я сделаю это все и даже больше, только если сюда, вот в эту комнату, доставят мое дитя, незамедлительно.
Кол колебался. Все это весьма уклонялось от правил.
— Все это весьма уклоняется от правил, — сказал наконец он, — однако, мне представляется, что вы правы. Видите ли, общепринятая процедура примерно такова: первым делом надлежит заполнить анкету, потом вы отправляетесь восвояси, в камеру. Там вы изливаете душу такому же, как вы, заключенному — это, понятное дело, наш человек. Затем, утречком, часиков этак около двух, вас пробуждают от тревожного сна, и я начинаю допрос заново. Сведущие люди считают, что вы должны будете расколоться так где-то от шести сорока до
— Лучше поторопитесь. Кошмар может стать неуправляемым.
— Ну как же, конечно, сию минуту я все устрою. Ваше расположение весьма удовлетворительно, весьма. Наша замечательная тюрьма сделала из вас человека. Вот истинная радость. Уж непременно станут меня поздравлять с тем, как быстро я вас расколол. Прошу простить.
Он встал (мелкий, щуплый слуга Государства с большой бледной башкой и черной зубастой пастью), отдернул складки бархатной porti'ere, [90] и узник остался наедине со своим тупым «один-один-один». Вход, которым Круг воспользовался несколько минут назад, был скрыт картотечным шкапом. То, что выглядело зашторенным окном, оказалось зашторенным зеркалом. Он поправил ворот халата.
90
porti`ere — портьера (фр.).
Прошло четыре года. Потом разрозненные части столетия. Ошметки драного времени. Скажем, всего двадцать два года. Дуб перед старой церквушкой утратил всех своих птичек; один кряжистый Круг не переменился.
Предваряемый легкой вспучкой или трясучкой, или и тем и другим, занавеса, а после и собственной его зримой рукой, Конкордий Филадельфович воротился. Вид у него был довольный.
— С минуты на минуту ваш мальчуган будет здесь, — бодро сказал он. — Все в большом облегчении. За ним ходит ученая няня. Говорит, мальчик вел себя очень плохо. Верно, сложный ребенок? Кстати, меня просили у вас понаведаться: желаете ли вы сами написать свою речь — и заблаговременно представить — или воспользуетесь готовым материалом?
— Материалом. Я страшно хочу пить.
— Нам сейчас подадут закуски. Теперь другой вопрос. Тут надо бы подписать кой-какие бумаги. Можно прямо сейчас и начать.
— Не прежде, чем я увижу ребенка.
— Вы будете очень заняты, sudar' [сэр], предупреждаю вас. Наверняка уже журналисты отираются поблизости. Ах, сколько мы претерпели волнений! Мы уж думали, Университет никогда не откроется. Завтра, смею верить, начнутся студенческие демонстрации, шествия, публичные благодарения. Вы д'Абрикосова знаете, фильмового режиссера? Так вот, он, говорит, всегда чувствовал, что вы вдруг осознаете величие Государства и все такое. Говорит, это вроде la gr^ace [91] в религии. Откровение. Очень, говорит, трудно объяснять эти вещи людям, не испытавшим этого внезапного ослепляющего удара истины. Я, со своей стороны, безмерно рад привилегии засвидетельствовать ваше прекрасное обращение. По-прежнему дуетесь? На-ка, давайте-ка мы разгладим эти морщинки. Внимание! Музыка!
91
la gr^ace — благодать (фр.).