Под знаком незаконнорожденных
Шрифт:
Этот пятнадцатый. Или шестнадцатый?
«…если мы посмотрим на это с другой стороны. Мы маленькие люди, мы хотим тихой, спокойной жизни, мы хотим, чтобы дела у нас шли гладко. Мы хотим маленьких радостей жизни. К примеру, всякий знает, что лучшая часть дня – когда приходишь домой после работы, расстегиваешь жилетку, включаешь какую-нибудь легкую музыку и усаживаешься в любимое кресло, чтобы насладиться шутками в вечерней газете или обсудить со своей малюткой соседей. Это то, что мы называем подлинной культурой, подлинной человеческой цивилизацией, вот ради чего столько чернил и крови было пролито в Древнем Риме или Египте. Но в последнее время только и слышно болтовню болванов, что
Их что же, больше сорока? Это, должно быть, по крайней мере середина моста.
«…хотите, я скажу вам, что на самом деле происходило все эти годы? Что ж, во-первых, нас обложили несусветными налогами; во-вторых, все эти члены Парламента и государственные министры, которых мы никогда не видели и не слышали, продолжали хлестать все больше и больше шампанского и спать со все более и более толстыми шлюхами. Вот что они называют свободой! И что же произошло тем временем? Где-то глубоко в лесу, в бревенчатой хижине, Правитель писал манифесты, точно загнанный зверь. А как они обращались с его сторонниками! Боже милостивый! Я слышал ужасные истории от своего шурина, с юности состоящего в партии. Он, безусловно, самый умный человек, которого я когда-либо знал. Итак, вы видите —»
Нет, меньше середины.
«…вы, как я понял, – профессор. Что ж, профессор, перед вами теперь открывается великое будущее. Теперь мы должны просветить невежественных, угрюмых, порочных, – но просветить по-новому. Только подумайте обо всей той чепухе, которой нас раньше учили… Подумайте о миллионах ненужных книг, заполняющих библиотеки. И что за книги они издают! Знаете, вы не поверите, но один заслуживающий доверия человек сказал мне, что в каком-то книжном магазине на самом деле есть книга, страниц в сто по меньшей мере, целиком посвященная анатомии клопов! Или вот еще что-то на иностранных языках, что никто не способен прочитать. И все деньги спущены на ерунду. А все эти огромные музеи – одно большое надувательство. Заставляют вас разинуть рот перед камнем, который кто-то подобрал у себя на заднем дворе. Поменьше книжек и побольше здравого смысла – вот мой девиз. Люди созданы для того, чтобы жить вместе, вести дела друг с другом, говорить о том о сем, хором петь песни, встречаться в клубах или магазинах, на перекрестках, и по воскресеньям – в церквях или на стадионах, а не сидеть в одиночестве, предаваясь опасным размышлениям. У моей жены был жилец —»
Человек в пальто с бархатным воротником и его девушка быстро обогнали их с топотком людей, спасающихся бегством, не оглядываясь.
«…изменить все это. Вы научите молодых людей считать, писать, завязывать бандероль, быть опрятными и вежливыми, каждую субботу принимать ванну, учтиво общаться с возможными покупателями – о, тысячам необходимых вещей, всем тем вещам, которые для каждого имеют один и тот же смысл. Хотел бы я сам быть учителем. Потому что я убежден, что каждый человек, пусть даже самый обычный, распоследний недотепа, самый —»
Кабы все были зажжены, я бы так не запутался.
«…за что я заплатил смехотворный штраф. А теперь? Теперь само государство будет помогать мне в моем коммерческом предприятии. Оно станет это делать, чтобы контролировать мои доходы, – а что это означает? Это означает, что мой шурин, который состоит в партии и занимает сейчас, если позволите, важную должность в крупном учреждении, сидя за большим письменным столом, накрытым стеклом, будет всячески содействовать мне в приведении моих финансов в порядок: я начну зарабатывать гораздо больше, чем когда-либо, потому что отныне мы все принадлежим к одному счастливому сообществу. Отныне мы все
Мост кончается. И смотрите-ка, нас никто не встречает.
Круг был совершено прав. Стражники южной стороны покинули свой пост, и только тень брата-близнеца Нептуна, компактная тень, которая выглядела как часовой, но таковым не являлась, осталась своеобразным напоминанием о тех, кто ушел. Правда, в нескольких шагах впереди, на набережной, трое или четверо мужчин, возможно облаченных в форму, куря две или три тлеющие сигареты, расположились на скамье, и кто-то из них сдержанно, романтично пощипывал в темноте семиструнную аморандолу, но они не окликнули Круга и его приятнейшего спутника и даже не обратили на них внимания, когда эти двое проходили мимо.
3
Он вошел в кабину лифта, которая приветствовала его знакомым тихим звуком – наполовину грохоток, наполовину встряск, – и ее черты просветлели. Он нажал третью кнопку. Хрупкая, тонкостенная, старомодная комнатка перемигнула, но не тронулась с места. Он нажал снова. Вновь морганье, тревожная неподвижность, непроницаемый взгляд предмета, который не работает и знает, что уже не заработает. Он вышел из кабины. И тут же с оптическим щелчком лифт закрыл свои ярко-карие глаза. Он поднялся по запущенной, но исполненной достоинства лестнице.
На миг сделавшись горбуном, Круг вставил ключ в замок и, медленно выпрямляясь до своей нормальной вышины, шагнул в гулкую, гудящую, зудящую, кружащую, ревущую тишину своей квартиры. Только меццо-тинто чуда да Винчи – тринадцать человек за слишком узким столом (глиняная посуда предоставлена монахами-доминиканцами) – оставалось безучастным. Свет пал на принадлежавший ей короткий зонтик с черепаховой ручкой, когда тот откачнулся от его собственного зонтика-трости, который был пощажен. Он стянул единственную перчатку, второй не было, скинул пальто и повесил на крючок черную фетровую шляпу с широкими полями. Эта широкополая черная шляпа, которая больше не чувствовала себя дома, сорвалась и осталась лежать на полу.
Он прошел по длинному коридору, на стенах которого писанные маслом черные картины, избыток из его кабинета, в слепо отраженном свете не являли ничего, кроме трещин. Резиновый мяч, размером с большой апельсин, спал на полу.
Он вошел в столовую. Его тихо дожидалась тарелка с холодным языком, украшенным огуречными кружочками, и румяная щечка сыра.
Замечательно тонкий слух у этой женщины. Она беззвучно выскользнула из своей комнаты рядом с детской и присоединилась к Кругу. Ее звали Клодиной, и всю последнюю неделю она была единственной прислугой в доме: повар уволился, не одобряя того, что он метко называл царившей в нем «подрывной атмосферой».
«Слава Богу, – сказала она, – вы вернулись живым и невредимым. Хотите горячего чаю?»
Он покачал головой, поворачиваясь к ней спиной и шаря возле буфета, как будто ища что-то.
«Как себя чувствует мадам сегодня вечером?» – спросила она.
Не отвечая, двигаясь все так же медленно и неуверенно, он направился в турецкую гостиную, которой никто не пользовался, и, пройдя через нее, достиг другого поворота коридора. Там он открыл шкап, поднял крышку пустого кофра, оглядел его изнутри и вернулся обратно.