Под знаком змеи.Клеопатра
Шрифт:
В своем рассказе офицер называет Гая Октавия именем «Цезарь», а не полюбившимся затем народу именем «Август».
Я стоял на корме с подветренной стороны, в лицо мне хлестал дождь и град, я промок до нитки, но ничего этого не чувствовал и ни за что не ушел бы сейчас с этого места. Я вцепился в поручни и не сдвинулся, даже когда какая-то шальная стрела, пробив мою промокшую хламиду, задела мне бедро и упала на палубу.
Император на своем флагманском корабле должен был сразу же увидеть наш маневр. Пересев на быстроходную квинквирему, он последовал за нашим флотом.
Позднее досточтимый Август — не без уважения — подтвердил,
Тем, что избежали тогда битвы при Акциуме, мы обязаны исключительно смелости и ловкости нашей царицы.
Вскоре мы оказались в открытом море. Когда я собрался спуститься с палубы вниз, то поскользнулся в луже собственной крови и упал на пол. Там меня и нашли — уже почти без сознания — двое матросов. Они принесли меня в мою каюту. Кубок горячего вина с пряностями настолько подкрепил мои силы, что я смог сам позаботиться о своей ране. Она все еще немного кровоточила. Стрела, как острым ножом, распорола мне бедро на три пальца выше колена. К счастью, рана оказалась не очень глубокой. Я велел приготовить целебный пластырь и приложил его на несколько часов.
Ирас собственноручно принесла мне ужин и присела на мою кровать.
— Император следует за нами в сопровождении нескольких кораблей и подает сигнал, что хотел бы с наступлением дня подняться к нам на борт.
Я привстал в удивлении.
— В сопровождении нескольких кораблей? Но ведь решено было, что за ним последует весь его флот.
Ирас пожала плечами.
— Ну да, таков был план. Но, может быть, ему помешала внезапная буря? Завтра все узнаем.
Благодаря дозе мекония ночь я провел спокойно. Утром я сменил повязку и, полежав еще два или три часа, хромая, поднялся на палубу. По дороге мне попалась Ирас, которая как раз хотела меня видеть. Она взяла меня за руку и прошептала:
— Антоний сидит один на баке и никого к себе не подпускает. Утром, когда он поднялся на борт, его сопровождали только Алекс и слуга. Он отказался встретиться с царицей, а когда Алекс наконец уговорил его, царица отказалась сама.
Ирас тяжело вздохнула.
Однако на время нам стало не до этого, так как позади внезапно появился небольшой флот либурнийских быстроходных парусников. На этих узких длинных кораблях было всего по две скамьи для гребцов, но при хорошем ветре они летели над водой как стрела.
Передний из них подошел к нам совсем близко. Человек, стоявший у него на носу, что-то кричал и потрясал своим копьем. Антоний поднялся и подошел к поручням. Мы тоже отважились приблизиться, при этом Алекс молча приветствовал меня исполненным достоинства поклоном. Он вовсе не выглядел изнуренным. Одежда на нем была чистая и изящная, на руках блестели кольца, и можно было подумать, что он явился с какого-то приема, а вовсе не бежал, спеша и задыхаясь.
Буря давно утихла, дул легкий, но постоянный северный или северо-западный ветер, и все мы отчетливо услышали, что кричит Антонию этот размахивающий оружием человек.
— Я Эврикл из Спарты, сын Лaxapa, которого ты приказал казнить. Я пришел отомстить за смерть моего отца!
Император только презрительно рассмеялся в ответ.
— Нельзя мстить за разбойника, которого покарали по закону. Если ты сейчас же не повернешь обратно, то вскоре последуешь, за своим отцом!
То, что произошло затем, было
Эврикл метнул свое копье в императора. Тот лишь рассмеялся, но ни на пядь не отступил: ветер отнес копье далеко в море. Дерзкий спартанец отвернулся, бронзовый нос его судна протаранил квинквирему, на которой прибыл император, взял ее на абордаж и отошел, прихватив также один из наших кораблей, на который была погружена столовая посуда. О преследовании нечего было и думать, но мы надеялись, что это происшествие примирит нашу высочайшую пару или, по крайней мере, слегка сблизит их.
Однако Антоний отказался от всяких попыток встретиться с царицей, сказав, что он разочаровался в людях, так же как и в помощи богов. Затем он снова уселся в угол на баке, позволив только, чтобы Алекс время от времени приносил ему кувшин вина и что-нибудь поесть.
Так продолжалось три дня, затем вдали показался мыс Тенар, южная оконечность Лаконии. Эта база была слишком мала и незначительна, чтобы Октавий стал захватывать ее. Здесь нас ожидали несколько хороших известий.
Выяснилось, что Канидий Красс с двенадцатью оставшимися легионами удерживал свою позицию, и император, — как узнали мы от Алекса, — направил ему приказ безотлагательно отойти через Македонию в Азию.
На третий день благодаря долгим стараниям Шармиона Ирас, Алекса и моим удалось склонить поссорившуюся пару к беседе — исключительно с помощью хитрости и коварства. План придумал я, а осуществить его предстояло всем остальным. Император должен был показать, что он глубоко уязвлен, и предложить Клеопатре, чтобы она, если хочет, оставила его, униженного и побежденного, и вместе со своими друзьями без всяких предварительных условий отдалась на милость Октавия. Сам же он соберет в Азии войско и решит, стоит ли ему бороться дальше или осталось только броситься на меч.
Алекс, по-прежнему один из самых близких к императору людей, помог посвятить его в этот план, а Шармион передала слова императора царице. О том, как это было, в тот же вечер рассказала мне Ирас.
Шармион еще не успела договорить до конца, когда царица гневно воскликнула:
— Вот, значит, как! Этот господин хочет скрыться в Азии и даже обдумывает самоубийство, а я должна пасть на грудь Октавию и положиться на его милость. Кончится тем, что Египет будет захвачен, а меня закуют в цепи для украшения его триумфальной процессии. Нет, нет и еще раз нет! Ничего еще не потеряно! У нас есть еще легионы Канидия Красса, в Египте осталось еще семь, а в Киренаике — четыре легиона под командованием легата Пинария Скарпы. Кроме того, наши союзники вновь соберут войска, государственную казну мы спасли… Сражение проиграно, но война еще нет! — воскликнула она, поднявшись.
Да, это было старое утешение побежденных правителей. И действительно, нередко военное счастье отворачивалось от победителей — например, когда они выигрывали три битвы и терпели поражение в четвертой, решающей.
Гнев Клеопатры не утихал до самого ужина, когда она села за стол Антония, обозвав его малодушным неудачником, тряпкой и трусом, который вместе с кораблями потерял и свое хваленое мужество. Антоний сделал вид, что он раскаивается, признал, что его возлюбленная во всем права, что она полностью излечила его от малодушия и он чувствует теперь настоятельную потребность действовать.