Под знаком змеи.Клеопатра
Шрифт:
Ирас рассказала, что перед прибытием в гавань Клеопатра приказала празднично украсить корабли и во время вступления в город исполнить победный гимн. Так как никто в точности не знал, что произошло при Акциуме и царица вернулась невредимой вместе со всем двором, то поначалу все поверили в одержанную победу. Вскоре обнаружилась небольшая группа недовольных, которая будто бы готовила переворот. Последовало множество арестов, несколько дней продолжались мучительные допросы. Выяснилось, что заговорщики хотели примкнуть к Гаю Октавию на том основании, что он является приемным сыном Юлия Цезаря и, значит, его настоящим наследником. Цезарион, который вскоре должен стать совершеннолетним, был его сводным братом, и именно он имел теперь право на трон фараонов. Для Клеопатры
Спустя два дня после прибытия нашего флота в западной гавани бросило якорь римское торговое судно, и какой-то купец по имени Публий Фид попросил Марка Антония принять его. По случаю возвращения возлюбленного Клеопатра устроила праздник. Он должен был начаться ближе к вечеру с обильного ужина.
Антоний был в хорошем расположении духа: очевидно, Клеопатра внушила ему надежды, что к весне они наберут новое войско, построят новые корабли и смогут отразить ожидающееся нападение римских войск. Ошибка при Акциуме была учтена, и на верфях Александрии день и ночь шло строительство легких быстроходных кораблей. К тому же имелось еще четыре легиона Канидия Красса, о которых, правда, пока ничего не было известно, но которые, вероятно, находились на пути в Азию. Все мы были в плену прекрасных иллюзий: казалось невероятным, чтобы кто-то мог причинить вред этому могущественному государству и его великой столице. Брухейон с его высокими стенами казался нам неприступной крепостью, куда не мог ворваться ни один римский легионер.
В честь возвращения императора придворные повара показали все, на что способны. Правда, иногда их искусство проявлялось в таких формах, которые отбивали всякий аппетит. Так, например, соблазнительно поджаренные голуби, перепелки, утки и гуси были обсыпаны золотой пудрой, а на десерт подали головы наших врагов, Октавия и Агриппы, приготовленные из муки, меда, миндаля и ягод. Вылеплены они были не очень искусно и отличались только именами, написанными на кусочках пирога, служивших им в качестве пьедесталов. Лицо царицы, как и всегда перед народом, выражало непоколебимое достоинство, Антоний же радовался как маленький мальчик и перепробовал добрую дюжину этих вражеских голов. Вероятно, он съел бы и больше, но тут прибыл нарочный с письмом от мнимого римского купца.
— Это действительно так важно? — недовольно спросил император, срывая печать. Те, кто сидел вдалеке, не обратили на это внимания, однако в кругу ближайших друзей постепенно смолкли все разговоры, потому что лицо императора застыло, когда он прочитал послание.
— Известия от Канидия Красса — мы заранее договорились с ним о том, каким именем он себя назовет.
Он обернулся к нарочному:
— Приведи этого человека!
Я увидел, как при этих словах Клеопатра слегка покачала головой и, наклонившись, что-то шепнула императору. Вероятно, она требовала, чтобы он не принимал легата здесь, за праздничным столом. Но тем не менее это произошло.
Меня не было в тот момент, когда Красс представил свой отчет. Однако из него не стали делать тайны, и о том, что он сообщил, узнали все.
Услышав, что император бежал в Египет, войска Канидия Красса поначалу решили, что это всего лишь распространяемые врагом слухи. И только когда Красс сам подтвердил это известие и приказал легатам вести своих солдат через Македонию в Азию, они поняли, что это горькая правда. Тем временем Октавий предложил им перейти к нему на таких выгодных условиях, что легионерам нетрудно было сделать выбор. Если бы они попытались пробиться в Азию, то были бы разбиты превосходящими силами противника. Октавий же приравнивал их к победителям и обещал не меньше, чем своим собственным солдатам: часть добычи и пенсию ветеранам и инвалидам. Это предложение очевидным образом касалось также и Канидия Красса, однако тот остался верен Антонию и, переодевшись, бежал из лагеря. В пути он узнал — слухи об этом дошли и до нас, — что почти все клиентальные правители, в том числе и царь Иудеи, перешли на сторону Октавия. Теперь, когда возникла опасность, Ирод, этот
С этого дня Антоний исчез из Брухейона. Царица ничего >-не говорила по этому поводу, но от Ирас я узнал, что император уединился на пустынном и безлюдном полуострове в восточной гавани, где он приказал построить себе скромный дом. Он назвал свое уединенное жилище «Тимоний», намекая при этом на Тимона [78] из Афин, мизантропа, ставшего известным благодаря пьесам Аристофана.
Все его окружение в Тимонии составлял только молчаливый Луцилий. И в какой же ужас пришел Алекс оттого, что даже его туда не допускали!
78
Тимон — известный в Афинах мизантроп. Жил в V в. до н. э.
Моя встреча с Салмо произошла весьма своеобразно и чуть было не превратилась в горькую размолвку — первую за все время нашего знакомства, потому что раньше если мы и ругались, то это было только игрой, выражением иронии и нашей взаимной симпатии.
Пока меня не было, ему пришлось нелегко, как это всегда случается с ответственными и работящими людьми. Помимо его должности министра здоровья на него взваливали все новые и новые обязанности, так, например, он отвечал за ремонт зданий в Брухейоне. Но этот дворцовый квартал занимал довольно большую площадь, и когда строители заканчивали ремонт одной его части, им пора было уже снова приниматься за другую. Салмо, придававший упорядоченной семейной жизни не очень большое значение, сказал только, что у него, в конце концов, есть жена и трое детей, о которых он должен заботиться, и он предпочел бы служить простым солдатом, чем оставаться дальше на этой должности, пожирающей его душу и тело.
Его единственный глаз смотрел на меня с упреком, изуродованное шрамами лицо избороздили глубокие морщины, уголки рта опустились, а волосы, и раньше не особенно густые, уступили место сверкающей лысине.
Мне стало жаль моего друга, когда я увидел его в таком состоянии.
— Я освобожу тебя от этих многочисленных обязанностей, и ты снова сможешь стать просто моим заместителем.
— Ах! — воскликнул он возмущенно. — Я могу? А если я не хочу? Что, если я хочу бросить все и открыть в своем доме лекарственную лавку? Таким образом мне гораздо легче будет заработать, при этом я смогу оставаться дома и мне не придется ругаться с регентским советом, который обычно глух ко всему.
— Но, Салмо, после того как вернулась царица…
У царицы другие заботы. Она готовится к бегству, хотя ты этого и не замечаешь. Во всяком случае, я подал прошение об отставке.
— Но ты мог бы остаться моим помощником…
— Нет-нет! С меня довольно!
Потом он хлопнул дверью, а я остался размышлять, как бы мне помириться с Салмо. Впрочем, для этого у меня было не так уж много времени, потому что то, о чем он мне сказал, становилось все более и более очевидным. Пока Антоний, возненавидев мир, заперся в своем Тимонии, царица строила разнообразные планы побега — хотя они сохранялись втайне, но слухи о них все же просачивались.
У Ирас теперь времени для меня почти не было, и из нее едва ли можно было что-нибудь вытянуть, впрочем, и от словоохотливого Алекса тоже нельзя было ничего узнать, потому что царица, с согласия Антония… Нет, лучше я скажу об этом по-другому.
Вот уже больше недели император жил в своем Тимонии, и тут Клеопатра вызвала меня и Алекса для беседы, в которой также приняли участие Мардион и Николай, глава расформированного регентского совета.
Я уже давно не видел Мардиона, и он показался мне сильно постаревшим, вид у него был какой-то рассеянный и отсутствующий. Николай, как всегда, поглаживал свою аккуратную бороду ученого и во всем соглашался с царицей, хотя уже тогда, как я узнал позднее, строил планы относительно службы у нового господина.