Под знаменами Аквилы
Шрифт:
– Я купил ее у одного торгаша, когда был на “Армагеддоне”. Барыга утверждал, что она приносит удачу. Глупость конечно, но за время той кампании меня ни разу не ранили. Может, она принесет удачу и тебе.
Пальцы саламандры нежно поглаживают грубо сделанную безделушку: “ Спасибо тебе, человек со звезд”.
– Боюсь, мне нужно идти. Проследи, чтобы твоя подруга не съела весь десерт. Тут это страшный дефицит. И не засиживайтесь допоздна, Генрих просто звереет, если на утренней проповеди кто-то начинает зевать.
Он был тем, кто с равнодушием мясника смотрел на смерть вервольфов, тем, кто гнался за ними в том объятом пламенем лесу, словно они были дикие животные и она не могла сказать, что он был злым. Она видела людей с сердцем черствым и черным, как уголь, но не могла поставить его в один ряд с ними. Это и сбивало с толку и обнадеживало. Судя по взгляду саламандры, в ее голове роились точно такие же мысли.
В руках Тарквиния держала уже немного подтаявшую плитку шоколада.
– Гвини, давай спать. Он прав, нам завтра потребуются силы.
Саламандра смотрит на нее взглядом, в котором теперь тлеет слабый огонек надежды, находит колдовскую руну на стене и с легким щелчком погружает комнату во мрак.
***
Механикусы не терпят расточительства ресурсами.
Эту простую истину вбивают в голову каждому новорожденному члену культа, как только он становится достаточно разумным, чтобы осознать смысл произносимых слов.
Как и не терпят милосердия к слабым. Особенно к врагам.
Он склонился над клеткой.
Всего несколько часов назад он сделал немыслимое - оспорил решение Молотова об уничтожении оставшихся образцов и теперь осматривал образцы для СВОЕГО исследования.
Осталось всего четырнадцать. Четырнадцать волчиц из нескольких десятков, что были схвачены во время того рейда. В груди томится неприятное чувство разочарование - псайкерша уже мертва. Внеплановое вскрытие, как высказался Молотов.
– Вы победили болезни, старение, но все равно живете как дикари, строя свои жалкие хижины под сенью лесов. Какое убожество.
В его голосе сочится яд. Он медленно идет вдоль клеток, фиксируя как вжимаются в спасительную темноту их жители. Около одной из клеток Брэн останавливается. Его любимый образец - вервольф с белым кончиком на конце хвоста. Она уяснила правила игры. Подчинись - и будет не так больно, как могло бы быть.
Мамоно уже не страшно. Она смотрит на него обреченным взглядом, словно жертва палача смирившаяся со своей участью.
Дверь в ее камеру со скрипом отворяется.
– Пожалуйста, нет…, - она со слезами на глазах просит Брэна о милосердии. Скорее для вида, нежели действительно веря, что ее слова хоть что-то для него значат.
– Быстрее, абхуман. Я хочу закончить все свои исследования еще до утра.
Механдриты магоса с пугающей мерность вырывают ее из попытки бегства в мир грез, фиксируя ее руки и ноги в специальных зажимах, не обращая внимания на болезненный стон, когда он касается покореженной лодыжки.
– Пожалуйста, пусть боли будет поменьше, - она с каким то внутренним отчаянием смотрит как обтянутый человеческой кожей железный человек берет шприц, наполненный странной зеленой жидкостью из рук полумеханического слуги.
– На твоем месте я бы благодарил меня. Быть источником знаний для познания Омниссии -это честь.
Как только игла вонзается в ее тонкую шею, лабораторию заполняет нестройный вой мамоно, оплакивающих свою сестренку.
***
За пределами корабля огромное небо было усеяно миллионами звезд. Скудный лунный свет жидким серебром окрапил ночной мир, вырывая из ночного сумрака истерзанную химикатами пустыню вокруг остова крейсера, что Молотов назвал карантинной зоной, а выходцы с загаженных миров-ульев прозвали куском родного мира.
Простые гвардейцы все чаще лишь номинально изображали порядок, продолжая перешептываться даже после отбоя. И сегодня их шепот напоминал гуденье растревоженного улья. Каждый стремился вставить свое слово о тех двух абхуманах, о которых им рассказали на вечернем полит-собрании.
Их генерал сейчас в отчаянии рвал на себе волосы, проигрывая последнюю бутылку вина этому несколько слащавому пижону из дипломатического корпуса.
– Ты же сказал, что мы их до нитки оберем!
Но раздетый до трусов и благоразумно решивший не ставить на кон последний предмет одежды Фродо лишь недоуменно разводил руками.
В покоях, что резко контрастировали, ярким пятном выделяясь на фоне привычного интерьера имперских кораблей, Эйлад встревоженно вертел в своих тонких паучьих пальцах инфокристалл. Послание, что было на нем записано, олицетворяло собой величайших страх и величайшую надежду всех эльдар. Ответственность, от которой он с радостью отказался, будь у него подобный выбор.
В тишине пустой церкви Клиф стоял на коленях перед статуей Императора, моля шанс дать ему, бездушному, встать после его смерти, подле Золотого Трона.
Молотов, что наконец то сбросил с себя остаток своих дневных дел, уверенно приближаясь к комнате, что каждую ночь дарила удовольствие плотской любви Колетт де Моро.
Наказанная Амелия, что сейчас ворочалась в своей кровати, не согласная с несправедливым наказанием матери: “они сами сказали, что на корабле новые ксеносы, а там были лишь голые мохнатые тетки!”.