Под знаменами Аквилы
Шрифт:
Напротив него стояла блондинка с синими глазами, облаченная в золотую броню. Она без эмоций взирала на Флекиха, пока, в чем-то не убедившись, произнесла:
– Не стоит корить себя за не произошедшее, при том демон не сможет пройти за спиной, - она повернулась и обвела леса и дороги позади форта, - Все это принадлежит нашей бессмертной госпоже, истинной защитнице рода людского и благой человеческой морали.
Капитан встал перед ней на колено:
– Моя госпожа Лива, я ни за что не подведу вас и
Валькирия молча положила руку на его плече. Она что-то чувствовала к нему, но не могла понять, что именно. Голос правительницы постоянно приказывал ей быть ближе к нему. Она не понимала значение этих приказов. Возможно у него есть праведная роль в плане богини и она будет оберегать его не смотря ни на что.
– Ты очень хороший воин, твое служение будет вознаграждено!
– Мне не нужна никакая награда, я счастлив, что вношу вклад в защиту рода людского от богомерзких тварей!
– ”Какой же он все-таки наивный… ну ничего мы обязательно сохраним власть над человечеством, благодаря таким как ты” - ни на мгновение не меняясь в лице, Лива раздвинула крылья и полетела к небесам. Она должна была доставить все указания воительницам в небесах. Их обстрел должен быть точным, чтобы прорвать пограничную стену этого бельма под названием Дракония.
В интересах Империума
Мрачные стены, освещенные мертвым светом искусственного освещения. Томящие часы тишины, прерываемые иногда металлическим лязгом идущих по своим делам сервиторов. И длинные ряды пустующих комнат. Все, кроме одной- опечатаны.
Звенящую предрассветную тишину прерывает неторопливый звук шагов. С момента их разговора прошло уже шесть часов и теперь Салливан возвращается к своим новым коллегам. Как только он заходит в знакомый коридор, то невольно сглатывает неприятный ком в горле, жестом давая сервитору понять, чтобы продолжал следовать за ним.
И вновь та дверь. И он. Один, если не считать с десяток скитариев, присланных Молотовым на охрану своенравных Мамоно.
Один из них, увидев что их одиночество нарушено, вскидывает руку в останавливающем жесте, после чего направляет на него дуло своего лазгана.
Простая формальность. Не более. Система целеуказания “свой-чужой” не даст им сделать случайной ошибки в бою и Салливан это хорошо знает, но на сердце все равно становится неуютно.
– Приказ Вебера, - он поднимает руку со сжатым в пальцах символом инквизиции.
Как только они опускают свои лазганы, освобождая путь, в сердце Салливана вновь начинают появляться крошечные, почти незаметные, но очень навязчивые сомнения.
Вчера он пришел к ним, словно они были испуганными гражданскими. И вел себя так, словно они и были испуганными гражданами Империума.
Салливан никогда не подвергал сомнению свою веру-“но
Он вспомнил цитату из книги “Ненависть к чужакам” :“Ибо души их черны и мысли столь непохожи на наши, что пока горит огонь человеческих душ, не может быть мира между нами”.
– Души их черны и мысли столь непохожи на наши…, - он полушепотом произнес эти слова, словно пробуя их на вкус, - будь эти две действительно из их числа, то их бы убили еще там, в храме. Но Генрих действительно признал их души чистыми.
На этот раз он вошел без стука. Забрал поднос из рук сервитора, отправив его обратно. Замок пару раз мигнул зеленым, отзываясь на его ключ-карту, после чего тяжелые двери распахнулись, пропуская его внутрь.
Внутри было темно. В тесных каютах кораблей не было окон и если бы не иллюзорное пламя на хвосте Гвиневры, наполняющее комнату мягким оранжевым светом, то простой человеческий глаз не смог бы увидеть ровным счетом ничего.
Абхуманша не спала. Она сидела на кровати, обняв пухлую подушку своими сильными руками и задумчиво смотря на спящую Тарквинию.
– Доброе утро, господин, - она кивком головы поприветствовала его, окинув взглядом безупречный мундир, после чего вернулась к созерцанию мирно сопящей инари.
Баргест остановился. Ибо души их черны… Быть может, магос все же ошибается и они всего лишь изувеченные варпом люди? Он беззвучными шагами прошелся вдоль комнаты, поставив поднос на их небольшой столик, после чего присел на кровать рядом с Гвиневрой.
В уголке глаза высветились данные биоритмики ее тела. Она напряжена, устала, ей страшно. Взгляд подмечает, как ее пальцы нервно сжимают подушку, крепко прижимая ее к себе. Со стороны это выглядит так, будто она хочет найти в ней защиту. Ее взгляд сосредоточен. Сейчас весь мир для нее замкнулся на том комочке тепла и нежности, что мирно посапывает на второй кровати, иногда с ворочаясь под неудобным одеялом.
– Ты и вправду любишь эту малышку?
Беззвучный кивок. Пламя на кончике хвоста вспыхнуло чуть сильней.
– Твои слова о том, что мы в безопасности. Это правда?, - Гвиневра все так же боится смотреть в его сторону.
Страх… Баргест вспоминает как упивался ее страхом и отчаянием тогда, в камере. До того, как их признали равными людьми. Представляет, как проделывает это все прямо сейчас, бросая ее на пол, срывая одежду, заставляет заливаться в слезах, умоляя пощадить ее подругу... И вместо теплого чувства эйфории чувствует лишь колючую неприязнь к самому себе.
– Абсолютная.