Под знаменем Сокола
Шрифт:
— Это все было давно! — недоверчиво протянула княжна. — В прежние времена и Велес, случалось, по просьбе могущественных волхвов, ушедших до времени в его мир, обратно выпускал.
— Тот, кто истинно верует во Христа, попадет не в Нижний мир, а прямо на небеса! — назидательно начал Анастасий.
Но Всеславу интересовала пока не небесная, а земная жизнь:
— Твоя сестра рассказывала мне, что Белый Бог и ее жениха Хельги, когда хазары решили его лютой казни предать, от смерти избавил, — взволнованно проговорила она.
— Милость Господня не знает границ, —
— Могущественный, верно, у вас Бог, коли способен чудеса такие творить! — с чувством вымолвила Всеслава.
Она, в самом деле, не очень верила в басни про Лазаря и дочь Иаира. Во времена давние и боги не считали зазорным ходить по земле. Но жениха подруги, отчаянного русского воеводу, на запястьях и ступнях которого еще не до конца затянулись раны от хазарских гвоздей, встречала едва не каждый день.
Удалой храбрец и искусный гусляр, любимец русского князя и дружины, воевода Хельги, за свою отвагу прозванный Лютым Борцом или попросту Лютобором, напоминал ей одного человека, прежде служившего ее отцу, а при новом князе подавшегося в поисках лучшей доли в иные земли…
…Ох, друг милый, друг сердечный! Удастся ли когда свидеться? Удастся ли хоть весточку передать?! Узнаешь ли в своей далекой стороне, что помнит тебя твоя Всеславушка, что по тебе одному слезы льет? Ох ты, доля-долюшка, доля девичья! Не родиться бы в тереме да от князя-боярина. Не просватали б девицу в чужедальню сторонушку! Не приехали б сваты из-за моря далекого, не отдали бы горемычную за немилого да постылого! Ох ты, доля-долюшка, доля горькая, ничего с тобой не поделаешь, хоть живой во сыру землю ложись!
«Ты в ответе за свой народ! Ты — княжна! — с детства внушал Всеславе отец, а нынче повторял и братец Ждамир. — Ты распоряжаться своей судьбой не вправе». Всеслава и сама это понимала и вслух роптать не смела. Но чем ближе подступало время свершения предначертанного на роду, тем сильнее ее сердце сжимала глухая, безысходная тоска: чем вековать такую долю, не лучше ли уйти до срока в Велесов исподний мир?
Появление Анастасия и его друзей открыло ей, что еще существует на свете неведомый, но очень могущественный Белый Бог, способный творить чудеса. Может быть, Он, если Ему хорошенько угодить, сумеет ей помочь?
— А если я принесу Ему в дар все, что имею, все материно серебро, все приданное, которое для меня приготовили, Он сможет исполнить то, о чем я попрошу?
В голосе девушки звучала такая мольба, такая отчаянная надежда, но Анастасий только покачал головой:
— Чудеса не совершаются за мзду. Пути Господни неисповедимы. Молись и, может быть, Господь тебя услышит. Что же до твоей просьбы, госпожа, — продолжил он уже другим тоном, — то, я думаю, тебе для ее исполнения достаточно твоего брата попросить, чтобы данником русским себя признал да в походе против хазар участие принял.
Когда Всеслава услышала эти слова, первым ее побуждением было разреветься, как маленькой. Ох, обида, обидушка, горячая головушка! Она же просила Анастасия не заводить больше этот разговор. В глубине души она понимала, что для нее самой, да и не только для нее, подобный поворот
Лицо девушки вспыхнуло, зеленые глаза загорелись огнем, тонкие ноздри затрепетали. Видела бы себя со стороны, сама бы залюбовалась:
— Правду бают, что на языке ромея мед, а под языком — яд! — проговорила она насмешливо и сердито. — Брат мой знает, что делает, и в моих советах, а тем более, твоих, не нуждается!
Она запахнула шубку и постаралась придать своему милому лицу совершенно ему не свойственное, надменное и грозное выражение.
Анастасий, впрочем, ничуть не испугался. Он отъехал немного в сторону от саней, а затем, как бы ни к кому не обращаясь, негромко пропел на мотив величальной:
— Отставала лебедушка от стада лебединого, приставала лебедушка к стаду поганых хазар.
Маленькие ручки Всеславы судорожно вцепились в мягкий мех полога, головка поникла, в глазах появился страх.
Ох, Всеслава, Всеславушка, сестрица княжеская. Ох, ты воля вольная, воля пташечья. Жить бы девице в тереме, без тоски без кручины, дожидаться бы мужа под стать, купава добра молодца, князя воеводу хоробра. Да только ждал Всеславушку у далекого моря Хвалисского супруг грозный, каган хазарский, тень Бога на земле. Сколько лет платили вятичи хазарам дань, столько времени жили во дворце у кагана сестры да дочери княжеские. Жили в почете да в богатстве, только разве веселое то житье: то ли жена, то ли заложница.
Если чем и наградили светлейшего князя Ждамира добрые боги, то удачей воинской точно обделили. И хазарам дань молодой князь, как и его предки, платил, и от злых находников-печенегов оборонить степное порубежье никак не мог. А когда пожаловал в его землю киевский сокол Святослав, светлейший князь Ждамир да главы входивших в союз вятичей десяти славянских племен войско собрали незваных гостей встретить, но как увидели тьмы, пришедшие с земель полян, древлян, северян, кривичей, радимичей, словен новгородских, затаили робость в сердцах. А уж когда Хельги-Лютобор едва не в начале предваряющего любую битву поединка бросил на сыру землю лучшего во всем воинстве бойца — молодого княжича Ратьшу Мстиславича, совсем пали духом вятичи, безо всякой дальнейшей борьбы и пустили чужаков в свои земли.
Думали светлейший Ждамир с малыми князьями, что Святослав, как прежде хазары, дани с них станет требовать, а он с хазарских данников воинов запросил, чтобы походом на самих хазар идти. Град их взять, земли к Руси присоединить. Вот тогда и призадумался князь Ждамир, как бы ему и русского князя не обидеть, и с хазарами мир не нарушать. Вот тогда и собралась к Арво-хранильнику Всеслава: о будущем узнать да о лучшей доле Велеса испросить. Ибо появилась в девичьем сердечке надежда. А кто не надеется, почитай, не живет!