Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора
Шрифт:
Бывший штаб 2-й армии, которою в последнее время в Крыму командовал Абрамов, тоже прибыл в Хадем- Киой для расформирования. Узнав об этом, я попросил у французского коменданта пропуск и выбрался на станцию.
Командир корпуса с небольшой группой офице- ров-генштабистов занимал верхний этаж гостиницы. Врангель, опасаясь, как бы после крымского разгрома в донском корпусе не создалось такого же настроения, как после новороссийской катастрофы, прислал в штаб корпуса для наблюдения верного человека, из пажей его величества, полковника генерального штаба А. Зайцева, который, как переводчик, одновременно служил и французским агентом.
Я подробно доложил ген. Абрамову о
Абрамов, по своему обыкновению, только мило улыбнулся. Что выражала милая улыбка этого деревянного человека, — никто никогда не знал.
— Знаете ли что, — сказал он мне в ответ, — я назначил комиссию для приведения в известность казенного имущества, которое осталось у штаба 2-й армии и которое подлежит сдаче нам. Ну, вы понимаете, у них, конечно, нет никакой охоты выпускать из своих рук казенное добро. Поэтому не согласны ли вы, как представитель прокуратуры, принять участие в этой комиссии?
Я охотно согласился и тотчас же отправился в бывшую турецкую казарму, где разместились остатки штаба армии.
У нас, знаете ли, уже кончено освидетельствование продуктов.
Что же у вас осталось? — спросил я ген. Гембичева.
Сущие пустяки.
Как так? Я на пароходе видел у вас много продуктов. Кроме того, поручик Хаджи-Мурат при разгрузке захватил много мешков донского продовольственного магазина.
Мы улучшали за этот счет французский паек.
На другой день предстояло освидетельствование ценностей, вывезенных казначейством г. Александровска, а также запасов обесцененных врангелевских денег. Эта работа происходила в товарном вагоне. Председателем комиссии был какой-то полковник, тоже выходивший в тираж ввиду расформирования штаба армии; членами — один грузин-поручик жуликоватого типа и представитель донского контроля — Каплан. Глаза всех жадно следили за мной, когда я начал вынимать из одних ящиков, пересчитывать и укладывать в другие вместилища золотые часы, кольца с бриллиантами, браслеты, портсигары, серебряные ложки и т. д.
Все это добро по преимуществу вещественные доказательства, сданные судебными властями на хранение в казначейство г. Александровска. Мы привели в известность эти ценности, упаковали, опечатали. Впоследствии их отправили в Константинополь, на пароход «Великий Князь Александр Михайлович», где помещался штаб Врангеля. В феврале 1921 года в газетах появилось сообщение о том, что «неизвестные» лица похитили эти ящики с драгоценностями, оцененными в 20 ООО турецких лир (200 ООО руб. золотом).
Во время занятий комиссии в товарный вагон явился казначей бывшего штаба 2-й армии полк. Тимченко и заявил, что ему надо взять из мешков полмиллиона врангелевских денег для раздачи чинам штаба, показав при этом удостоверение за подписью ген. Гембичева. Крымские деньги, хотя и представляли простой хлам, но в Константинополе, где спекулировали решительно всем, до иностранных виз включительно, находилось немало любителей, которые скупали «хамсу», платя по лире за миллион рублей. Поэтому за большое количество этого хламу все-таки можно было кое-что выручить, и учреждения выдавали желающим недополученное в Крыму жалованье.
Полк. Тимченко стал производить выемку «хамсы» из мешка. Мы, занятые подсчетом золота, не интересовались бумагой и не обратили внимания, как казначей, закончив работу, ушел из вагона. Во время передышки я машинально подошел к тому мешку, откуда производилось изъятие.
Да он уже и мешок запечатал, и никого из нас не уведомил. Надо бы подсчитать, сколько там осталось денег.
Позвали
Ну чего там считать «хамсу», — сказал он. — Я запечатал мешок сам, не желая отрывать вас от работы.
«Хамса»-то хамса, но и ее мы должны привести в известность.
Вскрыли мешок и не досчитали 12 миллионов — 12 увесистых пачек, в каждой по 2000 пятисоток, неофициально именуемых «хамсой».
Право, не знаю, куда это делось. Не могу понять, как. Тут какое-то недоразумение, — заволновался полковник.
Открытие столь наглой кражи ошеломило комиссию.
Если вы взяли, сознавайтесь лучше, — заявил Каплан.
Я не брал… Я честный русский офицер, старый полковник… Прошу не оскорблять.
Сейчас обыщем ваши вещи, — заявил я.
Тимченко и председатель комиссии ушли из вагона.
Второй из них скоро вернулся, таща в руках громадную ношу.
— Где же нашли?
Подле сундука Тимченки. Плачет и клянется, что не брал денег.
Прибежал ген. Гембичев.
Я, ей-богу, тут ни при чем, — кричал он, размахивая руками.
Я этого Тимченко мало знаю. Когда его принимали, у него не было послужного списка. Точно ли он полковник, — нельзя было проверить.
Через три дня военно-полевой суд при штабе корпуса приговорил золотопогонного воришку к расстрелу. Ген. Абрамов заменил ему это наказание «разжалованием в рядовые». Прославляя врангелевское правосудие, Тимченко поспешил нырнуть в омут константинопольских трущоб, где уже давно стерлась всякая грань между солдатами и офицерами, смешавшимися в одну зловонную гущу.
Вскоре покинули Хадем-Киой и остальные чины штаба 2-й армии, так скандально окончившего свое существование. Я видел, как везли на подводах имущество ген. Гембичева и Невадовского (инспектора артиллерии 2-й армии).
Слава богу, — сказали они мне, — что мы наконец выбрались отсюда. Довольно милой жизни среди донцов!
Генералы, видимо, были злы на Абрамова за то, что он не позволил им распорядиться «по-добровольчески» ценностями Александровского казначейства и вмешался в «ликвидацию» штабного имущества.
Лавры Тимченко не дали спать казначею нашего корпусного штаба капитану Н.М. Красса. Грек по происхождению, тыловой герой по профессии, этот офицер обладал большой способностью к имущественным операциям всякого рода. Пока хозяйственная часть штаба, во главе с братом командира корпуса полк. Абрамовым, составляла сложную и ненужную денежную отчетность за весь крымский период, Красса стал делать обороты на казенные деньги. Он скупал на «хамсу» николаевские деньги и препровождал их в Константинополь, где они котировались в пять раз выше врангелевских. Проведав об этих приватных занятиях казначея, ген. Абрамов тихо и без шуму уволил его в бессрочный отпуск.
Крассу прогнали за хамсу, — острили казаки.
Казенных денег, имеющих действительную ценность, уже никому нельзя было доверить. Когда в штабе появились турецкие лиры, ген. Абрамов, сам наичестнейший человек, старался хранить их у себя на руках, доверяя раздачу только единственному человеку — своему адъютанту есаулу Головкову, такому же формалисту и деревянному человеку, как сам комкор.
Пока в лагерях одни занимались битвами с «вошат- вой», а другие сверх того, и казнокрадством, державные верхи продолжали делать большую политику. Врангель ни на минуту не хотел сознаться, что его политическая миссия кончена и что он более не Главнокомандующий, а первый беженец. Живя на яхте «Лукулл» в Босфоре, рядом с пароходом «Великий Князь Александр Михайлович», на котором помещался его штаб, он продолжал изображать из себя вождя и охранять «армию» от тлетворных влияний.