Подари мне семью
Шрифт:
– Лебедев, это что за пируэты? Ты когда-нибудь повзрослеешь? – журит меня она, пока мы поднимаемся на лифте и вваливаемся в просторный полутемный коридор родительской квартиры.
Я же улыбаюсь уголком рта и недоуменно развожу руками, высекая беспечное.
– А надо?
– Надо!
Ни секунды не раздумывая, Кира тыкает пальцем мне в грудь и много чего еще намеревается сказать. Но не успевает. На звуки шума выскакивает Риша, стопорится в полуметре от нас и в одно мгновение смещает акценты, выдыхая робкое.
– Здрасьте.
–
Стремительно серьезнея, произносит Ильина. Звонкий еще недавно, ее голос звучит ломко и надтреснуто, и я только сейчас понимаю, что совершил большую оплошность несколько дней назад.
Глава 9
Кира
Решив быть профессионалом от кончиков пальцев до кончиков волос, какой бы сферы это ни касалось, я не задаю ни единого вопроса Никите, пока он изображает из себя Шумахера на трассе, и послушно поднимаюсь на лифте на девятый этаж потрясающего воображение пентхауса.
Глотаю восхищенные вздохи, аккуратно переставляя ноги, и боюсь повредить каблуками плитку. Теряюсь во всей этой роскоши с консьержами, террасами и прочей элитной лабудой. На миг превращаюсь в девятнадцатилетнюю наивную девчонку, которую Лебедев ждал после смены в третьесортном кафе, и тут же получаю очередной удар под дых.
На меня смотрит уменьшенная почти-копия Лебедева. Наклоняет кудрявую голову набок и демонстрирует столько интереса, что становится неловко и хочется крутнуться на пятках и сбежать.
Потому что держать эту затянувшуюся паузу и строить новый десяток догадок поистине тяжело.
– Эй, Снежная королева. Не замерзай.
Почувствовав перемену моего настроения, Никита оказывается рядом. Вламывается в личное пространство, наплевав на правила приличия. Зачем-то поправляет мои растрепавшиеся волосы. Скользит пальцами вниз по предплечью и замирает.
Смыкает пальцы вокруг запястья. Окольцовывает. И произносит как ни в чем не бывало, прочищая горло.
– Я толком не представил вас друг другу в прошлый раз. Знакомьтесь. Кира, это – Маришка, моя племянница. Мариш, это – тетя Кира, моя коллега и старый друг.
На этих словах огромная гранитная плита сдвигается с моей груди и высвобождает поток воздуха. Ругаю себя за это, конечно. Еще вчера клялась и божилась не париться о Никитином семейном положении, привычках, привязанностях и провалилась на следующий же день.
– Катина дочка?
– Да. Катя в больнице с аппендицитом. Так что неделю-две я выполняю роль няньки, а ты мне в этом помогаешь. Идет?
Расставляя недостающие точки над i, Лебедев разувается и подхватывает на руки застывшую посреди коридора Маришку. Обнимает ее крепко, трется носом о нос, мажет большим пальцем по розовеющей щечке.
А меня вдруг затапливает неуместная щемящая нежность. Интересно, с их с Дашей ребенком Никита такой же ласковый? Он так же трепетно относится к сыну или к дочке, кто там у них родился? Читает сказки на ночь, отвозит
Тысячи картинок пересматриваю за одно короткое мгновение. Старательно давлю поднимающуюся из глубины досаду. Приклеиваю на лицо приближенную к естественной улыбку и заговорщически подмигиваю наблюдающей за мной крохе.
– Идет.
Мне, действительно, не сложно собрать с малышкой паззл, или слепить что-то из пластилина, или раскрасить рисунок какой-нибудь Диснеевской принцессы, обитающей на страницах модной раскраски. Мне не сложно спеть с ней в два голоса песню, или выучить короткий стишок, или сыграть в дочки-матери, пока Лебедев будет звонить партнерам и обсуждать грядущие сделки или назначать встречи.
Что по-настоящему сложно, так это не фантазировать о том, какой могла бы быть наша семья, сложись все иначе семь с лишним лет назад. Еще сложнее не вздрагивать и не отшатываться при виде матери Никиты, грациозно вплывающей в коридор и берущей меня на прицел выцветших синих глаз.
– Привет, сын. Здравствуй, Кира.
– Здравствуйте, Вера Аркадьевна.
Вытаскиваю из себя глухо и на автомате вцепляюсь в воздушную ткань кажущейся слишком простой блузки. Ощущаю себя неуместно и дешево в самой обычной одежде не из люксового бутика и утыкаюсь взглядом в пол, растрачивая накопленную уверенность.
В эту секунду мне снова пять. Я снова разбила мамину любимую вазу. И снова боюсь в этом признаться. По крайней мере, ощущения такие же неприятные.
– Вы, наверное, пообедать не успели, Никит? Перекусите что-нибудь. У нас полный холодильник.
Ломая стереотипы, заботливо сообщает моя несостоявшаяся свекровь и заставляет поверить в то, что этот мир совершенно точно сошел с ума. Реки повернулись вспять, растаяли льды Арктики, ожили вымершие динозавры.
И я даже поддаюсь первому порыву. Пытаюсь прочистить уши. Протираю глаза. Но это не помогает избавиться от галлюцинации. Вежливая, Вера Аркадьевна все так же стоит в полуметре от меня и терпеливо ждет какой-то реакции.
– Ты зря отказываешься, Кира. Борщ очень вкусный. Мы с Никитой вместе готовили.
– Ты умеешь варить борщ?
Получаю второй шок за короткие три минуты и изумленно тыкаю Лебедева ногтем в плечо. Когда мы расстались, он не слишком-то увлекался кулинарией и вряд ли мог сварганить что-то более сложное, чем бутерброд или яичница-глазунья. И то делал это с такой вселенской скорбью, что тут же хотелось отобрать у него хлеб и подсолнечное масло.
– Сварить борщ? Слепить пельменей? Испечь торт? Легко.
Самодовольно хвастается Никита, а я все больше убеждаюсь, что попала в какую-то иную реальность. Где вчерашние ленивые мажоры превращаются вовсе не в заносчивых принцев, а в надежных работяг. Где их матери из вредных Круэлл становятся божьими одуванчиками. А ты испуганно хлопаешь ресницами посреди этого сюра и не можешь свыкнуться с произошедшими колоссальными изменениями.