Подари мне семью
Шрифт:
– Мам, пап, добрый вечер! Ну, как вы тут?
Спустя пять минут, я оглашаю кухню звонким приветствием и моментально попадаю в атмосферу тепла и уюта. Марти с заливистым лаем выскакивает из-за кресла, чтобы прижаться мокрым носом к моей лодыжке. Мама спешит к плите, чтобы закипятить чайник. Отец откладывает в сторону судоку и заграбастывает меня в объятья, приподнимая высоко над землей.
– Я тяжелая, па. Опускай.
– Своя ноша не тянет.
Довольно смеется папа, но все-таки ставит меня на ноги. Мажет большим пальцем по щеке – так выражает привязанность и нежность,
– Дочь, ты промокла.
– Немного.
– Говорила тебе – возьми зонтик. Заболеешь.
– Не заболею. Не переживай, ма.
Встречаю мамин встревоженный взгляд и ежусь. Он приклеивается к моим влажным волосам, скатывается к подбородку и опускается еще ниже – к эмблеме хоккейного клуба, за который играл Никита, вышитой на толстовке.
Сомнения. Крутящиеся шестеренки въедливого мозга. И пропитанное сарказмом обреченное.
– Кира, ты опять?!
– Что опять?
Пожимаю плечами, притворяясь, что не понимаю, о чем идет речь, и благодарю небеса за то, что они приводят в дом Пашу. Позволяя маме мгновенно переключиться на моего потенциального жениха и забыть о том, что она планировала читать нотации непутевой дочери.
– Здравствуй, Павлуша. А мы как раз ужинать собирались. Садись.
Накладывая в тарелку котлеты, мама продолжает суетиться вокруг возможного зятя, я же изучаю Павла из-под полуопущенных ресниц. Ни синяков, ни разбитой губы, ни стесанных костяшек.
Трудно поверить, но их с Лебедевым беседа прошла если не совсем цивилизованно, то без видимых травм. Никита из прошлого вряд ли бы избежал драки – он задирал соперников где угодно. В универе, в баре, в раздевалке ледового дворца.
А Никита из настоящего?
Застываю с вилкой на полпути. Без особо труда восстанавливаю в памяти яркие картинки. Вот Никита сворачивает какому-то бугаю челюсть, потому что верзила косо на меня посмотрел. Вот мы сидим на капоте хищной черной Ауди, и я обрабатываю кулаки Лебедева перекисью водорода. Вот я ругаю Никиту за излишнюю вспыльчивость и горячность. А вот он впивается в мои губы жадным поцелуем, выбирая самый надежный способ заткнуть мне рот.
– Го-о-ол! Овечкин выводит команду в овертайм. Мама, смотри!
Восторженный Митин крик врывается в мое сознание и опрокидывается мне на голову подобно ушату ледяной воды. Заставляет вынырнуть из воспоминаний и с интересом уставиться на экран телефона. Там кумир моего сына виртуозно поражает закрытые наглухо ворота и принимается прыгать на льду.
И, если я нахожу этот вид спорта крутым и завораживающим, то выразительно покашливающий Павел явно не разделяет моего мнения.
– Отвлекаться на гаджеты во время еды – вредно.
Менторским тоном сообщает нам Григорьев, а у меня какой-то фитиль загорается внутри. Негодование в три секунды превращается из маленькой точки в огромную комету. А разочарование, мелькнувшее в Митиных голубых глазах, окончательно прорывает плотину моего хладнокровия.
– Он этого матча месяц ждал!
Формально потребляем пищу только мы с Павлом.
В моей семье нет ханжей. А Паша не отец моего медвежонка, чтобы его воспитывать.
– Вот и не отвлекайся.
Делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и безоговорочно принимаю сторону сына. Его улыбка и воцаряющаяся между нами гармония куда важнее линии, прорезающей лоб Павла.
После моего выпада остаток ужина проходит без эксцессов. Паша молча поглощает домашние котлеты, мама иногда косится на меня, но ничего не говорит. Отец же украдкой показывает большой палец: «Молодец, дочь! Знай наших».
Мой же аппетит бесследно испаряется. Кусок в горло не лезет. Спасает лишь только обжигающе горячий чай, согревающий промерзшие изнутри внутренности.
– Ну, я поеду. Спасибо за ужин, Анастасия Юрьевна. Было очень вкусно.
– На здоровье, Павлуша.
Морщусь от глуповатого прозвища, которое больше годится для пятилетнего ребенка, чем для взрослого мужчины, и втайне радуюсь, что Паша решает не злоупотреблять гостеприимством. Долго расшаркивается, жмет отцу руку на прощание и задерживается в коридоре, куда я выскальзываю, чтобы его проводить.
Меряет меня нечитаемым взглядом и после затяжной паузы сипло выдавливает.
– Прости, Кира. Я, наверное, не должен был.
– Наверное.
Откликаюсь нестройным эхом и скрещиваю руки на груди, отгораживаясь. Раскладываю ощущения на атомы и, как ни стараюсь, не могу отделаться от мысли, что Павлом движет стремление самца защитить «свою» территорию. Голый собственнический инстинкт, ничего более.
– Я позвоню завтра?
– Не стоит. Давай возьмем перерыв.
Высекаю сухо и в это же мгновение ловлю колоссальный дзен. Напряжение отпускает. Сдвигается гранитная плита, прессовавшая грудь. Воздух мощным потоком врывается в легкие. Нормализуется вентиляция, восстанавливается кровоток.
– Почему?
– Так будет правильно. И честно.
По отношению к тебе. Ко мне. К Мите. В конце концов.
Последнее не озвучиваю вслух. Но искренне верю, что мне нужно личное пространство и время. Чтобы разобраться в себе, перестать метаться, поставить крест на восставшем из пепла прошлом.
Только вот Пашу стандартные фразы, сотканные из стереотипов, вряд ли устраивают. Так что он подается вперед, нависает, стискивает пальцами мои предплечья и норовит встряхнуть меня, как тряпичную куклу.
– Это из-за него, да?
– Что?
– Не притворяйся дурой, Кира. Тебе не идет. Все из-за твоего начальника, да? Сначала он заявляет, что ты не любишь красные розы. Потом ты не берешь телефон, приезжаешь с ним. В его толстовке. Вы давно знакомы. Между вами явно что-то было, так?!
– Не важно.
Шепчу надсадно, будто наелась стекла, и мечтаю, чтобы этот бесполезный разговор скорее закончился. Меньше всего я нуждаюсь в том, чтобы кто-то разбередил старые раны.
– Что между вами было, Кира?!