Подари мне семью
Шрифт:
Да, глупо. Да, неумело. Да, спустя столько лет. Но эта потребность выжигает нутро и играючи смещает все остальные приоритеты, заставляя меня плавно трогаться с места и мчаться по заданному в системе координат адресу.
По мере того как мы удаляемся от работы, напряжение в салоне лишь нарастает. Я сильно стискиваю оплетку руля, Кира вцепляется в подлокотник кресла. Дышит шумно и глубоко, устало прикрывает веки и берет инициативу в свои руки.
Выдерживает небольшую паузу, как перед прыжком в ледяную воду, и стреляет на поражение.
– Почему ты решил поехать со
– Потому что ты не в том состоянии, чтобы садиться за руль.
Саркастичный смешок. Выдох. Еще один выстрел.
– Неправильный ответ. Я бы взяла такси. Так почему, Никит?
– Потому что ты нуждаешься в моей помощи.
Снова ухмылка. Скепсис. А следом – контрольный.
– Ой ли?
– Потому что я хотел с тобой уехать. Просто. Хотел. С тобой. Уехать, – чеканю по слогам, отделяя каждое слово, и с пробуксовкой влетаю в очередной поворот. Задыхаюсь от концентрированных эмоций, плещущихся за грудиной, и с трудом держу фокус на дороге. – Такой ответ тебя устроит?
– Вполне.
Равнодушно произносит Кира. Распахивает глаза, окуная меня в стальной водопад. Вздрагивает, когда телефонная трель разрубает надвое пространство и ведет ржавым гвоздем по и без того натянутым нервам.
Экран бортового компьютера демонстрирует легко прогнозируемое «Дарья». Сантиметры между нами с Ильиной покрываются ледяной коркой. В барабанные перепонки долбится абсурдное.
– Останови машину. Высади меня. И прими вызов.
Психую так сильно, что с грохотом падает висевшая на соплях планка. Взор застилает сизая пелена. В уши толстым слоем набивается вата, так что я перестаю слышать какие-либо звуки извне.
Не торможу, конечно. Следую выбранным маршрутом, проскакиваю на условно-разрешающий сигнал светофора и лишь сильнее впиваюсь пальцами в руль. Как не вырываю его с корнем – не знаю.
Только спустя пять минут восстанавливаю ритм учащенного дыхания и стараюсь придать голосу вкрадчивых нот, хоть больше всего хочется стукнуть кулаком по приборной панели и потребовать, чтобы Кира перестала решать за меня.
Не требую. С трудом, но снижаю градус внутреннего накала и продолжаю пилить взглядом асфальтовое полотно.
– Я не собираюсь тебя высаживать. Не собираюсь никуда возвращаться. И не собираюсь отвлекаться на второстепенные задачи до тех пор, пока мы не выясним, что с твоим сыном. Понятно?
Провалив первоначальный план, на автомате откатываюсь до заводских настроек. Давлю на Ильину сталью и тут же бережно касаюсь ее запястья, покоящегося на подлокотнике. Не хочу обидеть – пытаюсь донести, что в этот раз не намерен отступаться, что бы ни произошло.
Пусть наводнение смоет половину населения с лица Земли. Пусть атмосферу планеты прожжет гигантский ледяной астероид. Пусть одновременно проснутся все спящие вулканы и пообещают залить почву толстым слоем раскаленной лавы. Я буду все так же держать Киру за руку, буду топить педаль газа до упора и не сверну с правильной дороги.
– Понятно.
Высвободив ладонь, Кира отвечает односложно и до самой больницы не произносит ни единого слова. Копит резервы и воинственной амазонкой
– Здравствуйте. К вам доставили Митю Ильина. Как нам…
– На втором этаже. Травма.
Перебив Киру на середине фразы, сообщает уставшая медсестра с лиловыми синяками под глазами и воровато прячет в карман халата протянутые мной купюры. Никаких документов, естественно, не проверяет и широко зевает в то время, как мы отклеиваемся от стойки регистратуры и торопливо взбегаем по лестнице. Чтобы оказаться в узком коридоре с унылыми серыми стенами и растрепанным мужчиной лет тридцати, примостившимся на одинокой скамейке в углу.
– Понимаете, Кира Андреевна. Хоккей – это контактный вид спорта. Травмы со всеми случаются, – приблизившись к нам, гнусавит горе-тренер, а у меня за грудиной что-то замыкает.
Клеммы искрят. В нервной системе происходят короткие замыкания. Оголенные провода шибают электрическим током, выворачивая нутро. И я не предпринимаю ничего умнее, чем выдать идиотское.
– Твой сын играет в хоккей?
– Да.
Бросает через спину Кира и направляется к самой дальней палате. Я же двигаюсь за ней, как привязанный. Пристаю, как банный лист. Прилипаю цементным раствором. Не отстаю ни на шаг.
Притормаживаю значительно позже – в паре метрах от больничной койки. С неподдельным интересом рассматриваю сидящего на ней пацана. У мальчишки длиннющие пушистые ресницы, широкие брови, очаровательная ямочка на щеке. У него русые волосы, квадратные скулы и выразительные серо-голубые глазищи.
А еще у него такой же острый упрямый подбородок, как у его матери.
– Медвежонок, родной, как ты? Сильно болит?
– Я в порядке, мам. Все нормально.
Судорожно вздохнув, Кира предельно осторожно дотрагивается до повязки на детском плече и садится на кровать рядом с сыном. Сгребать его в объятья опасается, только проходится кончиками пальцев по здоровой руке и невесомо мажет губами по коротко стриженому затылку.
Явно переживает, если судить по яростно трепыхающейся жилке на шее, но больше ничем не выдает сковавшего ее волнения. Целует еще раз пацана в макушку и поднимается на ноги, разглаживая несуществующие складки на блузке.
– Побудешь с дядей Никитой, пока я поговорю с врачом? Я быстро.
– Хорошо.
Исчезает в мгновения ока, с тихим щелчком захлопывая за собой дверь, ну, а я поддаюсь необъяснимому ступору. Примерзаю к полу, сглатываю лихорадочно и начинаю разговор с нелепого.
– Значит, хоккеист?
– Ага.
Киваю и в третий раз перевариваю безусловный факт. Это мой сын мог сейчас гонять с клюшкой. Мой сын мог запихивать шайбу в ворота. Мой сын мог хвастаться первыми маленькими достижениями на льду.
Не сбылось.
По новой свыкаюсь с мучительной реальностью. С громким свистом выталкиваю воздух из легких. Едва не сгибаюсь пополам от совсем не фантомной боли, скручивающей внутренности в тугой жгут. И выдыхаю терзающий сознание вопрос.
– Митя, а как зовут твоего папу?