Подари мне семью
Шрифт:
– Спасибо. Было вкусно.
Расправившись с поздним ужином, Никита поднимается из-за стола. И я вскакиваю, чтобы убрать посуду. Сталкиваемся, как разноименные заряды. Ток снова прошивает нас от макушки до пят, разлетается искрами по венам и сосредоточивается на кончиках пальцев.
Чем сильнее я отрицаю наше взаимное влечение и пытаюсь объяснить все нормальным человеческим отношением, тем сильнее меня размазывает суровая реальность. Но Лебедеву совсем необязательно об этом догадываться.
– Не знаю, почему, но Митя очень
Выпаливаю вряд ли то, что Лебедев ожидает услышать, и замираю. Одна часть меня опасается, что Никита плюнет на нас с медвежонком и растворится в предрассветном тумане. Другая же часть боится, что теперь он вцепится в нас бульдожьей хваткой и не отступится, несмотря ни на что.
Секунда, вторая, третья. Внутренний хронометр отщелкивает единицы времени. Вечность застревает в горле набухающим комом. Краска прилипает к щекам, стоит Никите податься вперед и накрыть мои ладони своими ладонями.
– Я больше не уйду. Веришь.
– Нет.
Сипло выдохнув, я отрицательно качаю головой и кусаю губы. Наивная девочка внутри меня давно разбила розовые очки и превратилась в расчетливую стерву. Научилась делить сказанное на десять и судить о людях по их поступкам.
Все это перемалываю за считанные мгновения и гулко сглатываю, когда Никита притискивает меня к себе и гладит разметавшиеся по плечам волосы.
Теряюсь в противоречивых ощущениях капитально. Нуждаюсь в тепле, которое источает прижавшееся ко мне тело, так отчаянно, что безоговорочно следую за Лебедевым на балкон, устраиваюсь рядом с ним в кресле-мешке и позволяю сильным рукам укутать меня в плед.
Минутная слабость. Доза окситоцина. И продирающийся сквозь дымку гормонов голос разума.
– Это ничего не меняет между нами, Никита.
– Пока. Рано или поздно я заставлю тебя передумать.
Уткнув подбородок мне в плечо, роняет Лебедев и замолкает. Ни единого слова больше не выдаем. Только тихо смотрим на иссиня-черное небо и провожаем взглядами одинокую звезду, срывающуюся вниз.
Загадываю, чтобы Митя безоговорочно принял Никиту, и не замечаю, как уплываю в объятья Морфея.
Спустя какое-то время сильные руки поднимают меня, словно пушинку, относят в спальню и бережно опускают на кровать. Натягивают одеяло до самого подбородка, заботливо подтыкают край и застывают в воздухе. Как будто хотят прикоснуться к коже, проехаться по скулам, очертить контур губ.
Улавливаю чужие манипуляции краем сознания. Но веки слишком тяжелые, чтобы я могла их разомкнуть. А подушка слишком мягкая, чтобы я могла от нее отлепиться.
Или это просто схлынул нескончаемый стресс, и организм теперь лихорадочно пытается восполнить недостаток сна.
– Прости. Я так сильно перед тобой виноват.
Доносится до меня сквозь плотную пелену, а наутро стирается из памяти, как любая греза, стоит будильнику прозвенеть, и повседневной рутине вытряхнуть
А дальше все идет по накатанной. Завтрак. Дорога до школы. Турникет. Офис. Планерка. Бумаги, поставки, неустойки. И ставшие обязательными посиделки с Никитой.
Всю неделю он приезжает к нам после работы. Чаще всего вместе с Маришкой. И мы вчетвером отправляемся гулять в близлежащий парк и обязательно останавливаемся у тележки со сладкой ватой. Или едим сочную «Маргариту» в маленькой пиццерии под открытым небом. Или затариваемся в гипермаркете, жарим попкорн, делаем мыльные пузыри и смотрим «Чудеса на виражах» дома.
Каждая минута нашего общего досуга наполнена такой искренней радостью, что я позволяю себе спрятаться в вакууме. Эгоистично не спрашиваю у Лебедева о том, что происходит у него с Дарьей и на какой стадии находится их бракоразводный процесс. Не посвящаю маму в детали его визитов.
Забыв о болезненном опыте, я живу сегодняшним днем и не спешу заглядывать в будущее. Ну, а конец недели добавляет еще больше красок в яркое настоящее.
– Ма, ну, теперь-то мне можно на лед?
– Можно, мой хороший.
Испытывая антипатию к больничным стенам, я сжимаю в пальцах медицинскую справку и тороплюсь скорее покинуть унылое многоэтажное здание с суровыми врачами и усталыми медсестрами. Благо, больничный закрыт и нет больше нужды здесь задерживаться.
Только на улице вдыхаю полной грудью и не имею ни единого шанса не заразиться Митиной эйфорией. Медвежонок едва не подпрыгивает на месте и прилипает носом к стеклу, когда мы приближаемся к арене.
Кожей чувствую его азарт и невольно расплываюсь в счастливой улыбке, как будто это не ему, а мне предстоит после долгого перерыва выйти на поле и доказать, что я не разучилась кататься.
Адреналин хлещет фонтаном по венам. Розовато-оранжевое солнце ползет к горизонту. А я выхватываю одинокий силуэт, замерший посредине парковки, и слышу, как сердце пропускает удар.
Крутое пике. Экстренное торможение. И разгоняющийся до предельной границы пульс.
– Мам, смотри, дядя Никита уже нас ждет!
Митя выпрыгивает из салона Хонды, стоит мне только отстегнуть его ремень безопасности, забывает про лежащую в багажнике форму и на крейсерской скорости мчится к Лебедеву.
У меня же горло стягивает невидимой удавкой, и колени подгибаются от этой мистической связи отца и сына.
Пошевелиться сразу не удается. Какое-то время я пристально наблюдаю за тем, как Митя что-то воодушевленно рассказывает Никите, и только потом аккуратно отклеиваюсь от поверхности.
Ступаю нерешительно, как будто под подошвой туфель не асфальт, а битое стекло. Аварийно вентилирую легкие и притормаживаю в полуметре от двух таких разных и вместе с тем таких похожих мужчин.
Светятся они точно одинаково. Как будто выиграли в лотерее главный приз или получили на Новый год желанный подарок.