Подари мне семью
Шрифт:
Глупости.
Отмахиваюсь от нелепых фантазий, а чуть позже получаю еще один намек «свыше».
– Пап, смотри какой шлем!
– Нравится?
– Да!
– Значит, берем. И перчатки?
– И перчатки.
Счастливые, отец с сыном покупают хоккейную экипировку. Я же несу на кассу новые щитки и налокотники и немного жалею о том, что не доверила эту миссию Никите. Он бы смотрелся куда более органично среди всех этих клюшек, коньков и панцирей.
Расплатившись, я заталкиваю глубже
– Пломбир или рожок?
– Давай рожок со сгущенкой.
Беру нам с сыном мороженое и опускаюсь на лавочку во дворе нашего дома. Подставляю лицо мягким лучам закатного солнца и неторопливо разворачиваю бело-оранжевую упаковку.
Заедаю тихую грусть «Экстремом» и не могу отвести взгляда от спортивной площадки, где отцы с сыновьями играют в разные игры. Кто-то осваивает баскетбол и пытается неуклюже атаковать кольцо. Кто-то тренирует волейбольную подачу. Кто-то подтягивается на турнике.
Картинка такая трогательная, что у меня начинает щипать в носу. Вздыхает и Митя. Откусывает кусочек от своего рожка и негромко роняет.
– Жалко, дядя Никита сегодня не приедет.
Цепенею. Слова вонзаются в грудную клетку острыми копьями и превращают там все в сплошное месиво. Воздух в легких циркулирует с трудом и рвется наружу сиплыми свистами.
Это мгновение становится поворотным. Не могу больше молчать. И поводы для отсрочки больше искать не могу.
– Родной, а ты бы хотел иметь такого папу, как дядя Никита?
Спрашиваю робко, хоть знаю ответ наперед. Прячу мороженое обратно в обертку и кладу его на скамейку рядом с собой. Кусок не лезет в горло, а язык прилипает к нёбу, словно его намазали клеем.
Под ребрами нестерпимо жжет. Сердце колотится, как сумасшедшее. Уверена, если ко мне подключить пульсометр, он покажет что-то запредельное.
– Хотел бы.
Смущенно сообщает медвежонок и уязвимо закусывает нижнюю губу. Я же вонзаю ногти в ладони и с разбега прыгаю с воображаемого подвесного моста. Прямиком в бурную горную реку, обжигающую кожу ледяными иглами.
– Дядя Никита… Никита… он и есть твой отец.
Осознанно подписываю себе приговор и крепко зажмуриваюсь на пару секунд. Усилием воли распахиваю веки и начинаю частить, читая десяток вопросов, застывших в пытливых серо-голубых глазах моего Мити.
– Так вышло… он не знал, что ты у него появился. Когда-то давно мы с ним сильно поссорились. Я обиделась и ничего ему про тебя не сказала. А потом он уехал из Москвы. Из России. Если бы он знал, он бы вернулся к тебе раньше. Это я во всем виновата. Надеюсь, ты сможешь меня когда-нибудь простить…
Под конец своей сумбурной речи я сбиваюсь на взволнованный шепот и судорожно всхлипываю. Одна слеза медленно скатывается
Плохо так. До колючего комка в глотке. И вместе с тем хорошо. Оттого что не нужно больше хранить разъедающий нутро серной кислотой секрет.
– Мамочка, ты у меня самая лучшая! Я тебя очень люблю. Только не плачь!
Тараторит уже медвежонок и ерзает на лавочке, притискиваясь к моему боку. Обхватывает ладошками за талию и трется носом о легкую ткань блузки.
Конечно, он меня любит. Это ведь я обрабатывала его коленки перекисью водорода, когда он падал с велосипеда. Я мазала его ранки, когда он заразился ветрянкой в детском саду. Я кутала его в десяток одеял и поила куриным бульоном с ложки, когда он простужался.
Его любовь безусловная. И моя такая же. Бескорыстная. Безграничная.
Переживаю постепенно эту бурю и кое-как справляюсь с истерикой, от которой колотит все тело. Вытираю тыльной стороной ладони слезы и фиксирую черные разводы, оставшиеся на коже.
Выгляжу, наверное, жутко с красным опухшим носом и безобразным размазавшимся макияжем.
Именно в таком виде меня застигает врасплох Никита. Пока я ревела белугой, он пересек двор и теперь стоит в полуметре от нас и пристально смотрит сверху-вниз, готовый наказывать того, кто меня обидел.
– Ты же говорил, что не сможешь приехать сегодня.
– Плюнул на все. Соскучился.
Качнувшись с пятки на носок, признается Лебедев, а я невольно расплываюсь в робкой улыбке. Странно немного, что Никита предпочел нас с Митей традиционному ужину в кругу семьи.
Неужели обошлось без недовольства со стороны Веры Аркадьевны?
Поинтересоваться не успеваю. Каменею, когда медвежонок вздергивает подбородок и озвучивает раскалывающий пространство пополам вопрос.
– Дядь Никит, а это правда, что вы мой… папа?
Лебедев тоже деревенеет. Растерянно моргает пару раз, трет подрагивающими пальцами виски, прочищает горло кашлем. Венка на его лбу ожесточенно пульсирует, заостряются скулы.
– Правда.
– А как мне теперь вас называть?
– Так и называй. Папой. Если хочешь, конечно.
С неугасающим волнением спохватывается Никита и делает пару шагов вперед. Опускается на корточки, упирает ладони в скамейку, облизывает пересохшие губы.
По отрывистому шепоту, по тревоге, застывшей во внимательных серых глазах, понимаю: переживает дико. Боится, что сын его не примет.
Пауза, разделившая мир на «до» и «после» затягивается. Тишина густеет и превращается в патоку. Отчетливо слышится Митино задумчивое сопение и наше с Никитой надсадное дыхание – одно на двоих.