Подари себе рай (Действо 1)

Бенюх Олесь Петрович

– Он один стоит целой роты попутчиков, которые как редиска - красные снаружи и белые в душе, - говорила она и Сталин внимательно слушал и запоминал. Запоминал накрепко - память у вождя была поистине феноменальной. И, после памятного разговора с Кагановичем о преданности, Никиту - по рекомендации ЦК - избрали секретарем Бауманского, а вскоре и престижного Краснопресненского райкома партии столицы.

Катилась по городам и весям мутная волна вредительств. Успехи Совдепии ожесточали классовую борьбу; Запад и эмиграция сознавали, что с каждым уходящим годом все призрачнее становится надежда на реставрацию, совсем еще недавно казавшуюся такой

реальной, такой достижимой. Умирала мечта, крепла ненависть. Как-то в ночь под выходной Никиту разбудил телефонный звонок. Зевая, он тихонько, чтобы не разбудить Нину, вышел в прихожую, где на стенке висел аппарат.

– Товарищ Хрущев? Это НКВД, Бурый.

Никита протер рукой глаза, посмотрел на "ходики". Выскочила кукушка, прокуковала четыре раза.

– Что случилось?

– Горит спеццех металлического завода.

– Пожарные?

– Уже на месте. Я заеду на вами?

– Жду у подъезда.

Уже в "бьюике" Никита спросил:

– Причину пожара выяснили?

– Диверсия, - уверенно отрезал Бурый.
– Небось, цех не кастрюльки пулеметы делал.

– Дааа, - протянул Никита.
– Похоже, то, что произошло в Донбассе, я имею в виду Шахтинское дело, было сигналом для оппозиции переходить в наступление по всему Союзу. Ленинград, Минск, Баку, Хабаровск. Теперь у нас.

– Господа просчитаются, - зло процедил старый буденовец Бурый, рубанув невидимого врага невидимой шашкой: ррраз!

Никита невольно оценил движение кавалериста: "Умелый рубака. Такой от плеча до самого седла рассечет".

Территория завода была оцеплена милицией. Во дворе и административном здании молча, уверенно двигались люди в штатском. Огонь был локализован и брандмейстеры завершали свой тяжкий труд.

– Взрыв в спеццехе произошел в три часа, - устало докладывал Бурому начальник охраны. Лицо его было закопчено дымом, в глазах застыло выражение страха.
– Пожарные были здесь через десять минут. Потом я позвонил вам.

– В цехе кто работал?
– Бурый не спрашивал - допрашивал.

– Слава Богу, никого. Он двухсменный.

– Кроме охраны кто еще был на заводе?

– Директор, главный инженер и главбух. Всё.

– Хм... Это в три-то часа ночи?
– Бурый с явным подозрением разглядывал вохровца. Тот поежился, пожал плечами: "Начальство. Им видней".

– Где они теперь?

– Были у цеха. Сейчас в главном кабинете.

Директор завода Арсентий Крюков разговаривал с кем-то по "кремлевке". Разговор, видимо, был нелегким. Директор, взъерошенный, в запачканном сажей сером костюме, отвечал в трубку отрывисто, коротко:

– Да... да... нет, конечно... выясняем... сделаем... есть, товарищ Серго.

Положил трубку, молча поздоровался с Никитой и Бурым. Сказал, кивнув на телефон: "Орджоникидзе". И, посмотрев исподлобья на начальника райотдела НКВД, добавил: "Твой тоже звонил".

– И правильно, что звонит, товарищ Крюков. Тому, что у вас на заводе этой ночью произошло, одно название - потеря бдительности.

– На заводе, по сообщению. начальника охраны, кроме тебя, Афанасий, и вас, - Никита бросил взгляд на главного инженера и главбуха, - никого не было. И произошел взрыв. Вы понимаете, что это значит?

– То и значит, что начальник Вохра дает неверную информацию, - с досадой отмахнулся от этого вопроса директор.
– Была вся охрана.

В партии многие знали отважного Афанасия Крюкова (подпольная

кличка "Меткий"), который в декабре 1905 года руководил одной из баррикад на Красной Пресне, был дважды тяжело ранен, помещен без суда в тюремный лазарет и, чудом выкарабкавшись из цепких объятий Костлявой, отправлен в Сибирь на вечное поселение. Он не понял, не мог понять намек, заключенный в вопросе Хрущева.

– Взрывы сами собой не происходят. И в привидения, которые проходят сквозь кирпичные стены, я не верю.
– Бурый улыбнулся и улыбка эта получилась страшной.
– Сейчас здесь будет следователь по особо важным делам.

– Мы готовы дать показания, - Крюков подошел к окну, выходившему во двор, стал смотреть на выезжавшие с территории завода пожарные машины.

– Показаниями дело не ограничится, - Бурый подошел к директору, глаза их встретились.
– На заводе никого, кроме вас, не было. Охрана, говоришь? И ее проверим. Хотя... хотя вохровцы - мелочь пузатая. Выходит, вы трое и есть основные подозреваемые.

– Нас что - арестуют?
– воскликнул главный инженер, высокий старик с седой шевелюрой и нафабренной бородкой.

– Мы готовили план реконструкции завода, - плачущим голосом произнес главбух, сухонький, тщедушный человек со смазанной физиономией, на которой выделялось лишь пенсне с прямоугольными стеклами.
– Его завтра предоставлять на коллегии наркомата. И за это нас арестуют?!

Стояли друг против друга герой Красной Пресни, участник боев за Советскую власть в Москве в семнадцатом и отважный комэск Первой Конной, доблестный чекист и каждый думал о своем. Крюков: "Чепуха какая! Меня подозревать, меня - отдавшего все за рабочее дело!" Бурый: "Высокий пост приводит к перерождению. И не такие, как этот "Меткий", перебегали в стан врага".

– Перед законом все равны, - рассудительно заметил Хрущев, глядя на Крюкова. И добавил успокоительно: - Чекисты во всем разберутся. У них ошибок не бывает.

– Почему вы так уверены?
– в голосе главбуха звучало неприкрытое горькое сомнение.

– Меч революции и карает, и защищает, - говоря эти слова тоном оракула, Хрущев направился к двери, в которую уже входили следователь и сопровождавшие его сотрудники.

Ну и денек выдался в то восьмое марта! Прямо с пожара Никита, не заезжая домой, направился в райком. Постовой, ничуть не выказав удивления в связи со столь ранним появлением начальства, лихо откозырял. Секретарши на ее обычном месте - за столиком с машинкой - не было. Никита бросил недовольный взгляд на настенные часы. И хотя было только начало восьмого, раздражение его не сгладилось. "Мне срочно нужна стенограмма вчерашнего пленума, а эту Алевтину где-то черти носят". Он позвонил по внутреннему в секретную часть, никто не отвечал. "Работнички! С такими только социализьм строить!" В дверь кто-то тихо постучал. Он оторвал взгляд от телефона. Стук повторился - тихий, нерешительный.

– Ну, чего стучите? Входите, - крикнул он. На пороге появилась девушка. Волосы растрепаны, глаза заплаканные, пальтишко на рыбьем меху распахнуто, под ним кофтенка полурасстегнута. "Кто такая? С утра пораньше расхристана вся".

– Вы ко мне?

– Я - дочь Маришевич, - она разрыдалась, ноги ее подкосились и она упала на пол. Никита подбежал к ней, поднял, усадил на диван. Елена Маришевич была видным членом ЦК, подругой Крупской. "Час от часу не легче. Что стряслось?"