Подари себе рай (Действо 1)

Бенюх Олесь Петрович

– Что стряслось?
– спросил он, поднося ей стакан воды.

– Пришли ночью трое из НКВД. Стали делать обыск.

Она взяла стакан в обе руки, стала пить. Ее била дрожь, зубы стучали о стекло.
– Потом увезли отчима.

– Арестовали Гордеева?!

Девушка запахнула пальто, кивнула.

– За что?

– За связь с белополяками. Мама уже говорила с Ворошиловым и Егоровым. Просит и вас выступить в его защиту.

Никита знал Гордеева, воевал в его армии. Гордеев - партийный псевдоним. Настоящая его фамилия была Судзиловский. Лех гордился, что был хоть и в далеком, но все же родстве с незабвенным генералом Парижской Коммуны Ярославом Домбровским. Сам человек отчаянной храбрости, однажды лично

повел полк, в котором служил Никита, в штыковую атаку. Беляки обратились в бегство, но тут, лязгая гусеницами, выполз английский танк. Полк залег. И вот на виду у сотен солдат с обеих сторон Лех один пошел на бронированное чудище и подорвал его связкой гранат. После того боя Лех собрал всех уцелевших бойцов-победителей, человек тридцать пять-сорок, и устроил пир. Наварили-нажарили трофейной свинины да говядины, бражничали-выпивали заморские коньяки да шнапсы, а на верхосытку хрумкали французские печенья да шоколады с мармеладами. Во время того пира и познакомился рядовой красноармеец Никита с легендарным командиром Лехом Гордеевым. И позднее встречался с ним на партийных съездах и конференциях, слетах и активах. А в Москве уже и к себе в гости приглашал, и у него в доме побывал. Поразила тогда и его и Нину огромная собака, лохматая, серо-белая, с умными глазами-каштанами. Никита привык к тому, что собака это нечто безродное, ничтожное. А там подошел к нему неспешной хозяйской походкой этакий гренадер и, положив свою голову с добрый кавунчик ему на колени, смотрит в глаза, словно говоря: "В гости пришел, да? А что ты за человек? Стоишь ли ты того радушия, которое мы все тебе здесь оказываем? Эх-хе... может, и стоишь". Вот падчерицу не встречал, а с женой, гордостью одесского подполья, Еленой Маришевич знаком был тоже давно, еще по Украине.

Он сел рядом с девушкой, взял ее руку в свою, сказал как можно мягче:

– Уверен, это какое-то недоразумение. Передай маме - я сделаю все, что могу, чтобы это недоразумение разрешить. Так и передай. Я позже вам позвоню. Обязательно.

Проводил ее до двери, постоял там немного один, вернулся к письменному столу. Достал записную книжку, отыскал в ней номер телефона Аарона Фельдмана. Вместе работали совсем еще недавно в одном райкоме в Донбассе. Теперь он здорово скакнул наверх - заместитель народного комиссара НКВД Союза. Ну и что из того - пусть не пуд, но полпуда-то соли они вместе съели. Не самые закадычные друзья, не такие, как с Сергеем и Иваном, но приятели - это точно.

– Фельдман, - послышался в трубке спокойный знакомый баритон. И почти тут же нетерпеливое: - Слушаю, слушаю.
– И, наконец: - Да говорите же, черт возьми!

Затаив дыхание, Никита выслушал этот незатейливый монолог и осторожно положил трубку. Хрен его знает, что могло произойти на самом деле. Конечно, он ни на секунду не верит, что Гордеев - шпион. Но что он может сделать? Для вмешательства в это дело его силенок явно маловато. Елена - член ЦК, Лех - кандидат в члены. Наверняка его судьба решается где-то на самом верху. А он, Никита, своими действиями может скорее навредить, чем помочь...

Постепенно тяжкий осадок от встречи с падчерицей боевого командарма таял, и вот уже секретарь райкома в своем обычном энергичном темпе вел прием посетителей, руководил пятиминутками и иными совещаниями и изредка задумчиво поглядывал на бедра и бюст Алевтины, которая как верный и искусный лоцман вела деловую яхту первого секретаря Краснопресненского райкома по бурному морю Московской организации без сучка, без задоринки. Около шести часов вечера, улучив момент, когда Никита был один, она просунула голову за приоткрытую дверь и спросила:

– Ты не забыл, что приглашен в качестве партийного отца на комсомольскую свадьбу?

Он оторвался от какой-то директивной бумаги:

– Где? Когда?

– Рабфак строительного института, после торжественного собрания, в

двадцать два ноль-ноль.

– Едем. Предупреди шофера, - и скользнув взглядом по ее бюсту, он вновь углубился в проект очередного решения.

Чуть не сорвался вечер райкома и райсовета. Докладчиком о роли женщины в революции и строительстве нового общества должна была выступать Елена Маришевич. Она и приехала, и появилась в президиуме, и вышла на трибуну. Долго смотрела в зал, напряженно ждавший пламенного слова испытанного бойца партии. И вдруг покачнулась и рухнула на сцену. Зал взволнованно загудел. Дежурные активисты унесли Маришевич в комнату президиума, появились врачи и вскоре увезли ее в Центральную больницу на Грановского. Спасая положение, к трибуне направился Никита. Поднял руку, призывая зал к тишине, откашлялся, заговорил скорбным голосом:

– Царские тюрьмы, ссылки, аресты бесследно не проходят. Но ленинская гвардия во главе с генеральным секретарем нашей партии, верным ленинцем Иосифом Виссарионовичем Сталиным ведет нас по единственно верному пути. Пожелаем нашему отважному товарищу Елене Маришевич скорейшего выздоровления и возвращения в строй.

Зал дружно аплодировал.

– Товарищи! В 1910 году незабвенная Клара Цеткин в Копенгагене...

Никита вдохновенно пересказывал тезисы ЦК, разосланные накануне Международного Женского Дня во все обкомы, горкомы и райкомы. Обильно насыщая их данными успехов предприятий района, фамилиями ударниц, незамысловатыми рассказами о рождении ростков нового в отношениях человека к труду, о зарождении движения соцсоревнования, он постоянно держал зал в напряжении.

– Удивительно, как этот недоучка захватывает толпу, заставляет этих мужиков и мужичек сопереживать его безыскусным пассажам, - прошептал сидевший в президиуме бывший эсер, бывший троцкист, а ныне соратник Бухарина Станислав Генрихович Андреев-Ларский бывшему бундовцу, бывшему меньшевику, а ныне сподвижнику Зиновьева Моисею Яковлевичу Гершензону.

– Я его уже однажды слышал на каком-то совещании в горкоме, - отвечал тот.
– Деревенщина. Однако, по части экспромтов гениален.

– Ну как я выдал доклад?
– спросил Никита Алевтину в машине, когда они ехали в Строительный.

– Невероятно!
– она произнесла это слово горячо и он, облегченно вздохнув, улыбнулся. Ее похвалой, похвалой женщины, учившейся в Берлине и Лондоне, работавшей в Швейцарии с Лениным, он дорожил.
– Полтора часа толковой речи - и без единой бумажки. Я-то знаю, что это было сделано без какой бы то ни было подготовки.

В студенческом общежитии Никиту ждали. Пока подымались шумной гурьбой на третий этаж, заведующий - человек средних лет, атлетического сложения, лобастый, вихрастый - говорил, словно читал лекцию:

– Понимаете - сейчас молодежь предпочитает просто сходиться и жить. Все основано на любви. Понимаете - где любовь, там и доверие. Насильно мил не будешь. Понимаете? Некоторые, конечно, расписываются. В ЗАГС'е. Но далеко не все. А уж свадьбы - их почти никто и не устраивает. Понимаете считается пережитком. Но ведь это же древний обряд. А мы - что же, Иваны, не помнящие родства? Вот я, к примеру, Иван, и что из того? Мы старый мир разрушили до основания. Строим новый. Вот мы и решили: хорошее старое переиначить на новый лад и возродить. Понимаете - вся комса "за".

Над входом в Ленинскую комнату висел транспарант "Даешь комсомольскую свадьбу!" В комнате чисто, постелены льняные дорожки. На стенах плакаты, спецвыпуск стенгазеты. Никита подошел к ней, прочитал передовицу "Женятся отличники. Ура!" Гармонист - брюки заправлены в сапожки гармошкой, косоворотка с широкой русской вышивкой, из под картуза торчит чуб - играл "Кудрявую". Вдоль стены стол, на нем горками бутерброды с колбасой. Бутылки с ситро. Заведующий захлопал в ладоши, подождал, пока собравшиеся успокоятся.