Подари себе рай
Шрифт:
— Ты знаешь, сегодня я вдруг поняла, что люблю Москву больше, чем какой-нибудь другой город на земле. Даже больше, чем Чикаго.
Она отвернулась от окна, посмотрела на Сергея и добавила:
— И вообще, я безумно хочу проникнуться Россией, всем русским. Как Екатерина Великая.
«Достойный подражания пример, — подумал Сергей. — Немка радела за интересы Российской империи паче многих исконно русских вельмож».
— Она — ради огромной, богатой империи, — продолжила Элис, — я — ради тебя.
Она подняла над головой свой разноцветный шотландский шарф и стала кружиться вокруг овального обеденного стола, припевая: «Ради тебя! Ради
— У тебя свечи есть? — И тут же сама ответила: — Конечно, нет. Откуда им у тебя быть?
И стала доставать из своего портпледа бутылки и закуски. Поставила на стол и зажгла две большие свечи («У коридорной выменяла на банку кофе»), сполоснула посуду, тщательно протерла клеенку.
— Мы начинаем отмечать твой, а значит, и мой праздник. Пьем коктейль из «Советского шампанского» и армянского коньяка. За тебя, мой милый, за твою страну. И за то, чтобы и в твоем сердце, и в сердце твоей родины было местечко для любящей вас Элис. Ура!…
Близость доставляла обоим предельное наслаждение. Элис каждый раз приводило в предэкстазное состояние его умение так тонко, так нежно, так ласково провести прелюдию и подвести ее к высшей точке блаженства. Умирая и возвращаясь из небытия, она всякий раз испытывала восторженное ощущение полного просветления. «Я вся, вся до последней клеточки обновляюсь. Я чувствую очищение и духа моего, и тела. Из сознания изгоняются греховные мысли, я вновь становлюсь ребенком, чистым листом, на котором заново можно писать жизнь. И я хочу жить чисто, творить добро, и мне кажется, что у меня хватит сил сделать — под десницей Всевышнего — всех людей счастливыми. Господи, если могут быть счастливы двое, то почему не могут быть счастливы все? Даже те, кто никак этого не заслуживает. Прости, прости их, Господи!» Лежа рядом с Сергеем, ощущая рукой частое биение его сердца, она смотрела и не могла насмотреться на его строгий античный профиль. Прикоснувшись легким секундным поцелуем к его влажным полураскрытым губам, произнесла отстраненно-созерцательно:
— Если действительно были в детстве человечества, в Древней Греции, герои, подобные Гераклу, то они были такие, как ты, — прекрасные и телом, и душой, и помыслами, и делами. Ты самый совершенный, самый обворожительный, самый желанный мужчина на свете.
«Во все времена люди поклонялись силе, мужеству, благородству, — думал Сергей, начиная вновь трепетно и нежно ласкать обмиравшую от желания, едва заметно дрожавшую от истомы Элис. — Люди искали в сказках героев, наделенных лучшими человеческими качествами, создавали кумиров, достойных поклонения и подражания. Сегодня меня, обычного смертного, может быть чуть сильнее, чуть умнее, чуть удачливее других, отметили Героем. Мне радостно? Безмерно, я и не собираюсь разыгрывать из себя скромнягу. Но радость эта омрачена тоже безмерно — я не могу, не имею права рассказать об этом самой любимой, самой преданной, самой лучшей женщине моей жизни».
— Серж, Сержик, любимый, где ты, приди, вернись ко мне, возьми меня. Всю! Совсе-е-ем…
***
Алеша в ту ночь никак не мог заснуть. Мечты уносили его далеко. В ночной мгле свистел морской ветер, скрипели мачты. Он, лихой английский лазутчик, на бриге
Разведка! Разве может быть занятие более увлекательное, более нужное и более действенно-результативное? Любая — локальная, тактическая и особенно стратегическая. Когда враг пребывает в состоянии неведения, что его самые главные, жизненно важные тайны выведаны секретными службами противника и уже изучаются и обращаются против него самого. Как жаль, что о наших разведчиках почти ничего не пишут. И фильмов нет. Об иностранцах, работающих против нас, — сколько угодно. Но это же не разведчики, а шпионы. Большая разница.
Захотелось пить. Алеша вышел в коридор и увидел, что из родительской спальни через неплотно прикрытую дверь сочится слабой струйкой свет. Издалека доносились голоса отца и дяди Сергея. Выходит, мама не спит? Алеша толкнул дверь, которая бесшумно растворилась. Мама была на коленях. Перед ней на низеньком столике стояла икона, которую освещала настольная лампа. Почувствовав, что кто-то входит в комнату, Маша обернулась. Ночная рубашка была с глубоким вырезом, и Алеша увидел свисавший на цепочке крестик.
— Мама, ты крест носишь? И молишься?! — Потрясенный, Алеша задохнулся от негодования. — Ты, коммунистка, рядом с партбилетом носишь крест?! (Потом, спустя много лет, он будет казнить себя за этот юношеский комсомольский максимализм. Но это будет потом, когда из его жизни уйдут и Иван, и Маша. Многое дал бы он за то, чтобы вернуть этот момент. Увы, слишком часто мы умны задним умом и мудры поздней мудростью. Зачастую — слишком поздней.)
— Да, ношу, Алеша.
— И бьешь поклоны старцу на деревяшке?
— Да, молюсь Спасителю и Пресвятой Богородице.
— И тебе не стыдно? Тебе, члену партии, прошедшей фронт…
— Именно на фронте, сынок, я и обрела веру. В Сталинграде на Мамаевом кургане Пресвятая Дева Мария своей рукой заслонила меня от пуль и осколков.
— И ты видела ее руку?
— Видела, Алеша. Как вижу сейчас тебя.
— Мамочка, но это же чепуха несусветная!
— Если бы это было так, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.
Алеша продолжал твердить свое, а Маша смотрела на печальный лик Иисуса Христа и мысленно молилась: «Благодарю тебя, Господи, что сохранил мне жизнь. Знаю — не ради меня, ради детей моих. Алешеньку прости, он не ведает, что говорит. Несмышленыш еще. За Ивана молю, плохо, тяжко ему, помоги ему, Господи. Я знаю, он верует, истинно так. Только боится показать это, как многие кругом. Отрицание Бога — великий грех государства нашего. И то, что вновь восстановлен Патриарший престол и открыты тысячи церквей — это все во благо и спасение нашей многострадальной России. И прости, Господи, вольных и невольных гонителей Веры. Воистину не ведают, что творят». Даже мысленно, из боязни навлечь кару, она не назвала имени Никиты, хотя имела в виду именно его. Его слова, сказанные минувшим вечером во всеуслышание: «Одно благое дело немцы все же делают — церкви рушат…»