Подари себе рай
Шрифт:
«Вот так смотрел матерый волк, которого мужики загнали дрекольем в угол овчарни», — мелькнуло в сознании Сергея детское воспоминание.
Никита тряхнул головой, быстро налил стопку, выпил и обратился с вопросом к Сергею:
— Ну як же там американылина розквiтае?
— Та стражде нещасна як квiтка зимой.
— Чому так?
— Пайок — двадцять кiло масла у мiсяц на людину.
— Жахливо! Жадiбно!
— Мы, — после паузы заговорил Никита, сделав особое ударение на этом местоимении, — крайне недовольны тем, что они
Иван и Сергей с недоумением переглянулись. «Ничего себе настроеньице у нашего члена Политбюро, — отметил про себя Иван. — Кому-кому, а уж ему-то не пристало даже на миг поддаваться пораженчеству».
— Сейчас союзнички трясутся, как бы мы без них всю Европу не схавали до Дарданелл, Гибралтара и прочих Критов. И в самом деле неплохо было бы, а? Такому засранцу, как Черчилль, а заодно и всему британскому кодлу свинью подложить! Вот с Рузвельтом ссориться не резон. Похож на нас, хоть и империалист отпетый.
— Если брать национальный характер, американцы во многом похожи на нас. — Сергей посмотрел на Ивана.
— Я говорил об этом Никите не раз, — поддержал тот.
— А их система… — Сергей налил себе боржоми. — В тридцать восьмом они начали вползать в новый, как они любят говорить, спад. От экономического краха их спасла война. Теперь благоденствуют, безработицы практически нет, военные заказы и для своих войск, и для поставок по ленд-лизу обеспечивают такие барыши, что в мирное время им и не снились.
— Хорошо. — Никита встал и заходил по комнате. — Завтра кончится война. И тогда что?
— Я уверен: их экономисты, талантливые ребята, что-нибудь придумают. Они не зря свой хлеб с маслицем едят. И, в отличие от многих, умеют извлекать пользу из исторических уроков и не наступать дважды на одни и те же грабли.
— Ты что, всерьез полагаешь, что можно опровергнуть Маркса: обманув законы экономического уклада, убежать от кризиса?
— Насчет опровергнуть — не знаю, а обмануть и убежать — почему бы и нет? Возьмем войну — способ проверенный. А экспорт капитала? Или не военный, а мирный ленд-лиз — не только товаров, но и услуг? Услуг транспортных, строительных, экспертных?
«Не зря Сергей в этой Америке столько лет сидит, — подумал Никита. — Ему бы не разведчиком, а экономистом в Академии наук сектором проблем капитализма командовать. Не одной извилиной богат, и язык подвешен на славу. А то он, как голодная ищейка, по чужим шкафам да сейфам день и ночь рыщет. Тоже мне профессия!»
В дверь гостиной просунула голову Матреша:
— Никита Сергеич, тама тебя спрашиваеть один.
Никита вышел: «Кого еще принесло по мою душу?»
Вернувшись,
— Труба зовет? — улыбнулся Сергей.
— Не труба, оркестр! — Никита надвинул генеральскую папаху на самые брови. — Политбюро и Государственный Комитет Обороны, совместное заседание. Это на всю ночь. Завтра торжественное заседание Моссовета. Послезавтра, сами знаете, Седьмое ноября со всеми соответствующими событиями. В Киев душа и сердце рвутся: хочу Крещатик еще краше, чем был до войны, сделать. Так что теперь не знаю, когда и свидимся.
Прощальные объятия были скорыми — Никита торопился всерьез. На робкое предложение хозяина: «Посошок?» — скривился, по словам Ивана, как середа на пятницу.
— Да, совсем другой стал Никита! — присвистнул Сергей, когда они остались вдвоем.
— А по-моему, нам всего лишь открылось его же другое, вернее — второе лицо.
— Сколько же их у него?
— Этого, брат, никто не знает.
— Положим, я актер в силу профессии. — Сергей хитро прищурился.
— А он — тем более! Если политик не обладает даром актера, он никудышный политик. Это изречение еще древнеримского мудреца.
— Талантливый актер — само по себе разве это плохо или порочно? Дело не в этом. Человека развращает власть. — Сергей помолчал и уточнил: — Власть, не ограниченная законом.
Он разлил по рюмкам коньяк.
— Давай выпьем за то, чтобы мы с тобой не менялись, несмотря ни на что.
— Тем более что обладание верховной властью нам не грозит — да и не больно-то и хотелось!
— Матерьял, матерьял порчестойкий!
Коньяк был ароматный, очень крепкий, в необычной, темной, пузатой бутылке без этикетки. Его привез «прямо из подвалов Арарата» старый друг Ивана, директор Ереванского пединститута, приехавший в Москву на Всесоюзное совещание руководителей педвузов.
— Голова ясная, как у младенца, а ноги не двигаются! — засмеялся Сергей. — Ей-богу, такое со мной первый раз в жизни, даже интересно. Наливай еще.
После второй рюмки он вдруг объявил:
— На фронт хочу. С Асланом бы я всегда договорился.
— Ну и договорись, — не понял Иван. — Тем более что для старших офицеров, служащих в тыловых частях (а твоя служба проходит в глубочайшем тылу, не так ли?), есть такая форма боевого крещения: фронтовая стажировка.
— Знаю, — мрачно пробурчал Сергей. — Договорился бы. Да Аслан только что сам погиб на фронте.
— Кто? Ходжаев?!
— В марте он ушел на фронт в знак протеста против отправки его народа в ссылку в Среднюю Азию и Сибирь.
Иван, потрясенный услышанным, закурил, что бывало с ним крайне редко.
— Насчет высылки чеченцев и еще, кажется, кабардинцев до Москвы смутные слухи доходили. Высылка целых народов, пусть и малых, — я даже не знаю, как это назвать! Объяснение, которое слышал — «военная целесообразность», — поражает своей противозаконной жестокой расплывчатостью.